Алик заставил себя усмехнуться, подбросил на ладони тяжелый пистолет и вдруг понял, что у него дьявольски болит кисть правой руки. Выбил пальцы, большой и указательный. Первый раз бил с такой силой без боксерских перчаток.
— Эх ты! — осудила кондукторша.
В трамвай влез милицейский старшина, посмотрел на одного лежащего, на второго и осведомился официально:
— Что здесь происходит, граждане?
— Произошло, — поправил его Алик.
Он с трудом — болели руки — открыл входную дверь своим ключом и, стараясь особенно не шуметь, стараясь особенно не испачкать чисто вымытый коридорный коммунальный пол, на цыпочках пошел к своей комнате. Все-то он делал тихо-тихо, но в дверях комнаты стояла Варя в халате и смотрела на него. Пропустив Алика в комнату и закрыв за ним дверь, Варя бесстрастным шепотом поинтересовалась:
— Ты где был?
В маленькой кровати, разметавшись, спала Нюшка. Рот ее был раскрыт и издавал негромкие нежные звуки.
— Да понимаешь, Андрею из Еревана коньяку прислали. Какого-то особенного. Позвал попробовать. Ну и напробовались.
— О господи! — сказала Варя.
На этот раз Иванюка-младшего вели вплотную, не стесняясь. Без пяти двенадцать дружно вышли из метро 'Калужская' и стали прогуливаться. Прогуляли минут десять. Надоело. Зашли в знаменитую своей воблой пивную, подождали, пока Иванюк-младший удовлетворит свою неизбывную тягу к бочковому пиву.
Потом опять гуляли. Гуляли по Житной, прошлись мимо книгофабрики Ханжонкова, мимо кинотеатра 'Буревестник'. Доходили до метро 'Серпуховская'. Потом опять возвращались к 'Калужской'.
Не давали ногам покоя до часу дня. Стало ясно, что Цыган не придет. Тогда Сергей Ларионов распустил команду по домам.
Андрей жег 'Лайф'. Он рвал тугую меловую бумагу и по кусочкам жег в пепельнице. Алик сидел на диване и давал советы, потому что буржуйская толстая и сверкающая бумага горела плохо. Дверь их комнаты была закрыта на ключ, и поэтому Андрей занимался этим делом безбоязненно. Он жег 'Лайф' и говорил:
— Два года срок немалый. Чего мы добились? Ничего. Редакционные дамочки называют нас мальчиками, а главный — нигилистами. В определении тематической политики газеты мы не играем никакой роли. По-прежнему, всем вертят старики, живущие прошлым. Они наверху и всячески стараются задавить все новое, все правдивое, все свежее, чтобы остаться наверху. Пора нам начинать атаку на них.
— Подари мне обложку, Андрей. Я кусок с заглавием отрежу, а Грейс Келли под стекло положу. — Алик любовно рассматривал соблазнительный бюст цветной хорошо обнаженной талантливой артистки.
— Алик, тебя тут один товарищ ищет! — крикнула из-за двери секретарша Маша. Алик пошел открывать.
— Подожди. — Андрей спешно вытер следы и, получив подтверждение своей мысли в машкином крике, продолжил: — Почему Алик? Почему Андрюша? До каких лет? И какое право имеет Машка обращаться к нам на амикошонское 'ты'?
— Готов? — спросил Алик.
— Готов — Андрей сдул остатки пепла со стекла. — Открывай.
Они устроились на скамейке у Чистых прудов. Алик длинно плюнул в воду с остатками льда похмельной слюной и спросил у Владлена:
— Ну и что ты теперь, после демобилизации, собираешься делать?
— Собираюсь с тобой посоветоваться, — ответил Владлен.
— Нашел советчика. Я сам себе не знаю, что посоветовать.
— Другому легче, Алик.
— Пожалуй. Что ж, излагай варианты.
— Предлагаю ГВФ. Курсы годичные, и — вторым пилотом.
— Что думать-то? Твое дело, твоя профессия.
— Надоело.
— Надоело летать?
— И летать. А главное — подчиняться.
— Командовать, значит, хочешь.
— Обосноваться для начала хочу на перспективном месте.
— Пока, — догадался Алик. — А командовать — потом.
Посмеялись. Владлен глянул на Алика, приступил осторожно:
— А если к вам, в газету?
— Прямо вот так, сразу? А что ты умеешь?
— Во-первых, кое-что умею, публиковался в 'Красной звезде'. А во-вторых, что я, хуже тебя?
— Не хуже, Владик, не хуже, успокойся. Но ведь кое-какое образование, призвание там, опыт, наконец, не помешали бы, не находишь?
— А-а! — Владлен презрительно махнул рукой, помолчал, потом вспомнил: — Я, когда тебя искал, к Сане Смирнову заходил. А что, если в милицию?
— Там пахать надо.
— Вот Санятка пусть и пашет, а я сеять буду.
— Разумное, доброе, вечное? — недобро уточнил Алик.
— Ладно, ладно, не заводись. Если что — поможешь? В университет поступать или куда…
— Если что — помогу. Если смогу.
— Я на тебя надеюсь, Алик. А вообще, как жизнь?
— Работаю. Детей ращу.
— Как ты детей растишь, я знаю. Вчера с Варварой тебя два часа ждали. Я не дождался.
— Не догулял я свое, Владька.
— А кто догулял? Я тут с одной познакомился, многообещающая дамочка.
— И что обещает?
— Папу.
— Тогда женись.
— А что? Кстати, на свидание к ней опаздываю. Так мы договорились, Алик?
— О чем?
— Поможешь, если что. — Владлен протянул Алику руку, встал и пошел.
Встал и Алик. Дел по горло, надо было срочно сдавать в номер материал о первенстве Москвы по вольной борьбе, на котором он не был.
Один припрятался у подъезда, а второй вместе с Казаряном гостевал у Евдокии Григорьевны. Молчаливый хваткий паренек скромно сидел в углу за дверью и слушал, о чем тихо говорят Казарян и хозяйка. А те уже переговорили и о политике, и о врачах-убийцах, о Лидии Томащук, об отсутствии снижения в этом году цен, о запрещенных законом абортах. Потом все трое безнадежно молчали. В двадцать один тридцать Евдокия Григорьевна глянула на свои наручные кировские, кирпичиком, часы и вздохнула:
— Не придет он сегодня.
В двадцать два пятнадцать Александр Смирнов посмотрел на Ларионова, посмотрел на Казаряна и спросил уныло:
— Ну и что вы мне по этому поводу можете доложить?
— Прокол, — признал Казарян.
— Причина? — Смирнов откинулся в кресле, приготовился слушать, а слушать особенно было нечего. Только Ларионов наконец предложил:
— Иванюк маячок выставил.
