— Ну, лет сорока — сорока пяти. Небольшой, но здоровый. По-моему, чернявый с проседью. Одежда серьезная, без крика фирма.
— А еще что?
— А больше ничего.
— Ладно. — Смирнов поднялся с подоконника. — Считай, что я тебе поверил и убедился, что должника мне не найти. Теперь о заказе. Сделай все по высшему разряду.
— На какую сумму рассчитываете? — облегченно поинтересовался Жека.
— По твоему усмотрению.
— Будем считать — половина того, на что вас накрыли.
— Считай так.
— Легко с деньгами расстаетесь. А из-за четвертака людей за пищик берете. Непонятно.
— Из того, что тебе понимать положено, серьезно усвой одно, Жека: я очень не люблю, когда из меня фрайера лепят, — сказал Смирнов и пошел в зал.
Подойдя и не садясь, обнял Шакина за плечи, налил фужер водки, фужер пепси, проследил, как Шакин выпил и запил, сунул ему в верхний кармашек пиджака червонец и задушевно посоветовал:
— Иди домой, Вадя.
Все в купе внимательно следили за тем, как через ресторанный зал прет домой Вадя.
Смирнов задвинулся за лавку, со старческим благодушием оглядел заскучавшую в ожидании компашку и пообещал:
— Сейчас все будет.
— И сюрприз? — азартно догадалась Галочка.
— Главный для нас сюрприз, что вы с нами, — заявил Смирнов.
— О чем тогда с половым шептался? О качестве или количестве? спросил Алик.
— О количестве, переходящем в качество, — ответил диалектик Смирнов.
— Трепач ты, Санька, — заклеймил его Казарян.
И в этот момент подошел с подносом Жека. Поставил на стол объемистый графин, равномерно расселил бутылочки с пепси-колой и у каждого прибора положил по алой плоской пачке невероятно дефицитного 'Данхила'.
— Нет, он не трепач! — восторженно вскричала Галочка и поцеловала Смирнова в щеку.
— Раньше, чтобы добиться благосклонности прекрасной дамы, купцы дарили тысячные перстни, а теперь пачки сигарет достаточно, прокомментировал Галочкино душевное движение Казарян.
— От вас-то и пачки сигарет не дождешься, — обиделась Галочка. — Сами вечно у меня стреляете.
— Не подарок дорог, а внимание, — заключил диалог заскорузлый народной мудростью Алик, потому что уже надвигался со вторым подносом — с холодной закусью — Жека.
Приступили с энтузиазмом. Выпили — закусили. Выпили — закусили. А вскоре грянул гром электроинструментов. Ориентируясь на вкусы местных завсегдатаев, ВИА зарычал про то, что им снится не рокот космодрома, не эта, понимаешь ли, ледяная синева, а снится им, естественно, трава, трава у дома, зеленая-зеленая трава. Сон десятилетней давности. Молодежь страстно задрыгалась на малом пятачке. Бег на месте.
— Разомнемся перед горячим! Чтобы больше влезло! — решила Галочка и вырвалась из купе.
Партнерствовать обреченно отправился Казарян — по артистической принадлежности. А плясали они хорошо: умело, ловко, складно, каждый зная свой маневр.
— Она что — Ромкина любовница? — спросил Смирнов.
— Подружка, во всяком случае. Всегда с ним, — уходя от прямого ответа, сказал Алик.
— А жена Ромкина как на это смотрит?
— А жена никак на это не смотрит. Настоящие жены у настоящих армян.
— Живут же люди! — позавидовал Смирнов.
— Ну как мы? — горделиво спросила Галочка, вернувшись. Даже не запыхалась. Казарян молча отдыхал.
— Вы, Галочка, прелестны! — искренне откликнулся Смирнов.
Снова вступила музыка, и солист заныл нечто из Малежика.
— Кто это? — красивым и не своим — грудным — голосом спросила Галя.
На пороге их помещения стоял очень страшный человек. Опаленный — не в переносном, а в самом прямом смысле слова — огнем человек. Неподвижное, стянутое плоскими шрамами лицо, истонченный ожогом нос, остановившиеся, все ненавидящие глаза. Был человек одет, как жених, — в черном костюме, галстук-бабочка. Человек улыбнулся безгубым ртом и вежливо сказал:
— Ваша дама чудесно танцует. Разрешите пригласить ее на танец.
Первым опомнился Алик. Он положил ладонь на лежавшую на столе Галочкину руку и ответил:
— Прошу прощения, но этот танец дама обещала мне.
— На этот раз опоздал, — человек второй раз улыбнулся и ушел, не оборачиваясь.
— Пойдем плясать, Галя, — со вздохом пригласил ее Алик. — Деваться нам с тобой некуда.
И опять заиграли лабухи (на этот раз из Кузьмина) и опять явился человек в бабочке. Был он краток:
— Разрешите. — И скрыл в полупоклоне излишне впечатляющее лицо.
— Извините, но… — Галочка сбилась, потому что подходящего 'но' найти не смогла. Человек в бабочке помог ей:
— Теперь с вами хромой дедок танцевать будет?
— А как ты догадался? — по праву дедка на 'ты', обрадованно откликнулся Смирнов.
Набежал Жека с горячим и не дал человеку ответить. Осетрину на вертеле принес. Раскидал порции по клиентам, предварительно убрав грязную посуду, и недолго постоял у стола, отечески грустно оценивая взглядом, все ли в порядке на вверенном ему объекте. Недолго постоял, но до тех пор, пока обожженный человек не ушел.
Смирнов поднялся:
— Пойду прогуляюсь.
Посмотрел на себя в зеркало. Вроде ничего. Стуча палкой, прошел по коридору и свернул налево, в бар.
Полным-полно там народу было. Сидели за столиками, высасывали через соломинки нечто желто- ледяное из высоких стаканов. Глубинно, как из подземелья, неслась через динамики стационарного магнитофона глухо булькающая музыка, давали беззвучные картинки два включенных телевизора, и, естественно, мелькал красный свет. Смирнов подошел к стойке и с помощью палки взобрался на высокий табурет. На единственный свободный. Рядом сидел обожженный человек в бабочке.
— Пачку 'Беломора' попить что-нибудь, — сказал Смирнов бармену и добавил, увидев непонимающе поднятые барменские брови. — Не выпить, а попить.
Бармен шикарно швырнул пачку папирос под правую руку Смирнова, где-то под стойкой сорвал крышку с бутылки пепси и опрокинул ее над большим стаканом. Пена поднялась шапкой, но на стойку на сползла. Постояла-постояла, да и осела в стакан. Бармен был умелец. Смирнов отхлебнул водички, закурил 'беломорину'.
— Мусор, — глядя на стойку, с ненавистью и убежденно сказал человек в бабочке.
Смирнов сполз с табурета, заглянул в обожженное лицо, спросил, утверждая:
— Значит, разговора не будет?
— Мусор, — повторил человек, не меняя позы. — Мусоряга.
Смирнов улыбнулся и пошел, нарочито стуча палкой и хромая.
— Ну а теперь я поем, — сказал он, устраиваясь в купе надолго. И стал есть. И все за столом ели. Царили оркестровые децибелы, способствуя пищеварению. Как могли, а могли сносно, занимались аэробикой разноцветные танцующие молодцы и молодицы, радуя глаз.
— Кофе настоящего, не вашей бурды, а настоящего кофе покрепче. Сможешь? — дал заказ вновь подошедшему Жеке Смирнов.
— Раз взялся, значит, смогу, — снисходительно ответил Жека.
