увидев, что гостья не принесла подарка, сразу потеряла к ней всякий интерес и удалилась.
Саре еще не было тридцати, и, хотя она старалась держаться степенно, темперамент так и бурлил в ней, о чем свидетельствовали ее живые глаза, энергичные движения и та животворная сила, которая так и била из нее ключом. Сара привлекала не красотой, а своей манерой говорить, смотреть, жестикулировать, двигаться.
— Чем могу быть вам полезен, сеньора?
— Не столько вы мне, сколько я вам, — ответила она и широко улыбнулась, обнажая свои белоснежные зубы.
Но тут же лицо ее омрачилось. Она поведала Плинию свою печальную, почти драматическую историю. По тому, как она говорила, по ее тону можно было подумать, что речь идет совсем не о ней... И лишь когда девушка произносила имя дона Антонио, глаза ее становились грустными, а в голосе начинала звучать едва заметная дрожь.
Сара в несколько минут обрисовала ему всю картину. Договорив до конца, она облегченно вздохнула и посмотрела на комиссара, улыбнувшись нежной, доверчивой улыбкой.
— Так, ясно, — сказал Плиний. — Я благодарен вам за то, что вы пришли... Возможно, инспектору общего полицейского корпуса, который официально занимается расследованием, захочется поговорить с вами. Ведь мне придется рассказать ему о нашей беседе.
— Понимаю, Мануэль, но мне будет очень тяжело еще раз рассказывать об этом. Если бы вы помогли мне избежать этого разговора, я была бы вам признательна... Подумайте о моем положении, о моем будущем.
Плиний проводил Сару до крыльца, пожал ей на прощанье руку и остался стоять там, глядя, как она легкой походкой переходила на другую сторону улицы, направляясь к своей машине.
Затем Плиний озабоченно поскреб пальцем в затылке и направился в гостиную, где с нетерпеливым любопытством его ждали жена и дочь за накрытым к ужину столом.
— Что ей так срочно понадобилось от тебя в такой поздний час?
— Ни за что не догадаетесь.
— Я сказала маме, что она, наверное, приходила сообщить о намерении всех учительниц нашего города пойти к губернатору с требованием вернуть тебе прежние права.
— Ничего подобного.
Грегория подала мужу чесночный суп.
— Скажи-ка, Альфонса, — спросил он у дочери, принимаясь за еду, — ты когда-нибудь слышала, что у этой сеньориты есть жених?
— Нет, я всегда видела ее только в обществе матери и сестры.
— А между тем вот уже больше года у нее есть самый настоящий жених... И притом всем хорошо известный.
— Да ну!
— В таком случае, отец, она держала это в большой тайне.
— В полнейшей.
— Так говори же, кто он. Не тяни.
— Ее женихом был и — кто знает? — может, все еще есть дон Антонио, пропавший доктор.
— Неужели?!
— Женихом, чтобы жениться или только на ночь?
— Чтобы жениться, Грегория... если, конечно, верить словам учительницы.
— И когда же они встречались?
— Два раза в неделю после двух часов ночи.
— Подумать только!
— По-твоему, Мануэль, такие встречи нормальны для жениха и невесты?
— То же самое спросил у нее и я, только в более деликатной форме. Но она ответила, что дон Антонио порядочный человек и очень скромный. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал об их встречах до свадьбы... Говорил, что не умеет быть женихом. А свидания всегда проходили в присутствии ее матери и сестры. Судя по словам Сары, дон Антонио соблюдал все формальности получше самого судьи и никогда не позволил бы себе ничего плохого по отношению к ней.
— Ты повторяешь ее слова.
— Не надо дурно думать о людях, мама. Почему это не может быть правдой? Никто не сомневается в порядочности дона Антонио.
Альфонса слегка приглушила звук телевизора.
— Непонятно только, отец, почему она до сих пор хранила эту тайну и только теперь во всем призналась?
— Потому что жителям нашего города было объявлено, что каждый, кто видел доктора в тот день после шести часов, должен явиться в жандармерию для дачи показаний. А она, по крайней мере до сегодняшнего дня, последняя, кто его видел. Дон Антонио пришел к ней после двух ночи и ушел оттуда около трех живой и невредимый... Но к себе домой не вернулся.
Грегория подала мужу на второе рыбное блюдо.
— Значит, теперь ей уже безразлично, что об их отношениях узнают?
— Конечно, нет. Она поступила так только ради него. И просила сохранить ее тайну, опасаясь, и не без основания, что люди станут думать о ней дурно, как ты, Грегория. Так что держите пока язык за зубами.
— Будь покоен, Мануэль. Мы — великие молчальницы муниципальной гвардии Томельосо.
Мануэль отказался от десерта, попросил усилить звук телевизора и, удобно развалившись в кресле, стал смотреть на экран, попыхивая сигаретой.
Поскольку Плиний лег спать сразу после вечерней молитвы, переданной по телевизору, то в половине седьмого утра уже брился электробритвой в ванной комнате, а ровно в восемь попил утренний кофе и закурил сигарету. Дочь еще не вставала. Она допоздна собирала свои вещи, чтобы перевезти их на новую квартиру. Жена, подав ему кофе, настежь распахнула окна и принялась яростно протирать полы и мебель.
Мануэль всегда поражался жене: сдержанная и мягкая, она становилась неугомонной и резкой, едва начинала, словно одержимая, убирать в доме.
Мануэль еще не слишком хорошо представлял себе, куда пойдет в такую рань, но бодрящая свежесть, врываясь в настежь распахнутые окна, манила на улицу, и перспектива застрять дома пугала его все больше и больше. А потому он поторопился поскорее уйти.
Утреннее солнце заливало все вокруг своим ярко-лимонным светом. Соседи и знакомые здоровались с ним еще осипшими от сна голосами, а беленые фасады домов отражали солнечный свет, словно зеркала. Женщины, пользуясь тем, что на улице было мало прохожих, подметали у порогов своих домов, низко склоняясь и не обращая никакого внимания на водителей мотоциклов и мотокаров.
Не успел Плиний дойти до почтамта, как позади снова послышалось знакомое шарканье. Наверное, Доминго Паскуаль очень торопился, потому что шарканье было отрывистым и частым.
Как и в прошлый раз, Мануэль не обернулся, а продолжал идти, привычно размахивая руками. Когда он проходил мимо монастырской школы, шарканье почти настигло его, а у газетного киоска Доминго Паскуаль поравнялся с ним.
— Добрый день, Мануэль, — поздоровался он с начальником муниципальной гвардии своим чуть сипловатым голосом.
— Здравствуй, Доминго. Что скажешь? — отозвался Мануэль с деланным равнодушием.
— Мне надо кое-что сообщить вам.
— Говори, слушаю тебя.
Едва Доминго заговорил, как шарканье прекратилось.
— Это касается доктора, который пропал ночью.
Плиний насторожил уши.
Доминго Паскуаль помолчал, словно раздумывая, с чего начать, и в ту же секунду снова зашаркал
