— У вас, сеньора учительница, слух как у зайца. Я лично ничего разобрать не могу, — взорвался Матиас.
— И я тоже, — поддержал его дон Лотарио. — А ты, Мануэль?
— Мне показалось «Уса», а не «Опус». Что же касается Лопеса, то я ничего похожего не слышал.
— Уж не хотите ли вы сказать, что я вру?
— Мануэль не может этого сказать, — раздался чей-то незнакомый голос, — в политике каждый слышит то, что ему больше всего по душе.
— Ну вот что! Давайте расходиться, здесь нам делать больше нечего. Через несколько дней батарейки перестанут работать, и делу конец. Матиас, ты уверен, что на одном из этих кипарисов ничего не припрятано?
— Уверен, начальник.
— Но если это злая выходка одного из родственничков покойника, следовало бы вскрыть все ниши в этом углу, чтобы узнать, кто именно совершил ее, — с грозным видом сказал разгневанный усатый мужчина.
Плиний сурово посмотрел на него.
— Во-первых, нечего раздувать из мухи слона, а во-вторых, родственники захороненных здесь покойников не допустят подобного богохульства... Так что, сеньоры, делать нам тут больше нечего, и давайте расходиться, — решительно проговорил Мануэль, включая фонарь и указывая в сторону выхода с кладбища.
— И это называется расследованием, — снова послышался в темноте голос фалангиста.
— Да уж, — поддержала его учительница.
— Ничего удивительного, ведь он стал начальником муниципальной гвардии при республике.
— Вот именно. А отец дона Лотарио выступал против диктатуры Мигеля Примо де Риверы[16], мир праху его.
Плиний, дон Лотарио и Матиас шли, освещая себе путь фонарем и не обращая ни малейшего внимания на враждебные выпады. За ними по нижней галерее в сторону старого кладбища неторопливо следовали остальные. Позади кто-то сильно шаркал ногами по асфальту. Под призрачной, полной луной вырисовывались могильные кресты, купола гробниц и величественные кипарисы, раскачивающиеся на ветру... В минуты особого затишья шарканье слышалось отчетливее. Плиний хотел обернуться и посмотреть на того, кто шаркает ногами, но передумал. Тогда бы пришлось посветить в ту сторону фонарем, а это было бы слишком заметно. Когда они достигли кладбищенских ворот, Мануэль, а вслед за ним дон Лотарио и Матиас остановились, и комиссар оглядел тех, кто шел позади. Но, к великому его сожалению, шарканье внезапно прекратилось.
Когда они вновь двинулись в путь, Плиний сказал Матиасу:
— Подожди, пропустим всех вперед, а если кто-нибудь задержится, скажи, что я велел поторопиться, потому что тебе нужно запереть кладбищенские ворота.
— Хорошо, начальник, но они и так уйдут, транзистор сейчас замолчит.
— Оказывается, Мануэль, вы — республиканец и стали начальником муниципальной гвардии при республике, — заметил комиссару дон Лотарио, когда они садились в машину.
— А вы — сын врага диктатора, мир праху его.
— Да, безмозглых на свете больше, чем лысых, доложу я тебе.
— Черт с ними! Скажите, вы не слышали, как кто-то сильно шаркал ногами, когда мы выходили с кладбища?
— Да, пожалуй. Сейчас, когда ты обратил на это мое внимание, я действительно припоминаю, что кто- то шаркал ногами, но не придал этому значения. А в чем дело?
— Так просто. Мне почудилось, будто кто-то нарочно это делал, как бы в насмешку над нами.
— Прости, Мануэль, но должен заметить тебе, в последнее время ты стал очень подозрительный.
— Не спорю. Но мне еще никогда в жизни не приходилось заниматься таким дурацким делом. Я в полной растерянности... Если алькальд снова попросит меня расследовать эту историю на кладбище, я откажусь, даже попрошусь в отставку. Недостает еще мне возиться со всякой чепухой.
— Но каждое дело по-своему интересно, Мануэль.
— Возможно, интересно как забава, шутка, но чтобы два таких солидных, уважаемых человека, как мы с вами, проводили ночь, выслушивая идиотские высказывания... Нет уж, извините.
На следующее утро Плиний и дон Лотарио встретились, как всегда, в кондитерской сеньоры Росио. За прилавком стояла ее племянница, сама же она, вероятно, хлопотала на кухне. Поскольку Плиний намеревался поговорить с доном Лотарио так, чтобы их никто не слышал, они взяли пончики, кофе и пристроились за узким столиком на длинной ножке в самом отдаленном углу.
— Хорошо бы сегодня побеседовать с нотариусом, дон Лотарио.
— Я обязательно позвоню ему, но чуть позже... Впрочем, вряд ли он нам чем-нибудь поможет.
— Поможет или не поможет, а другого выбора у нас нет. Тем более в нынешнем нашем положении. К нотариусу, поскольку он ваш друг, мы можем пойти, и никто не скажет, что мы занимаемся не своим делом. Верно?
— Конечно, верно, Мануэль, ты сам это прекрасно понимаешь.
— Откровенно говоря, именно этого-то я и не понимаю.
Росио вышла из кухни, но не заняла своего обычного места за прилавком, а приблизилась к столику, за которым беседовали блюстители порядка.
— Ай-ай-ай! Я и не подозревала, что вы занимаетесь политикой.
— Мы? Политикой? — удивился Мануэль.
— Кто же еще? Вы ведь преследуете врагов режима, которые ведут пропаганду среди мертвецов.
— Ну и женщина! Ничего от нее не скроешь! — воскликнул дон Лотарио.
— Так, значит, Мануэль, и среди мертвецов есть антифранкисты!.. Опять едут эти горлопаны из жандармерии.
Мимо кондитерской проехала жандармская машина, из которой доносились настойчивые призывы:
«Всех, кто пятнадцатого числа сего месяца видел после шести часов вечера Антонио Барандиарана, просим сообщить об этом инспектору общего полицейского корпуса, который находится в полицейском участке в здании аюнтамиенто...»
И тут же из мегафона вырвалось: «Осторожнее, черт подери! Ты меня обожжешь!»
— Так тебе и надо, — сказала Росио, — нечего курить в машине... Ладно, пойду займусь своими делами. А ты, Мануэль, не вешай носа... Скоро этот недоумок губернатор слетит со своего поста и мы справим по нему тризну века.
— Иди, иди. С каждым днем у тебя все меньше юмора и все больше тела.
— Что касается юмора, возможно, но тела...
— Как жаль, Мануэль, что с годами мы так сдаем.
Плиний посмотрел на Росио.
— Да, вы правы, бедняжка сильно располнела.
— Годы берут свое, Мануэль.
— А ведь мы знали ее стройной красавицей... Юмора у нее и сейчас хоть отбавляй.
— К тому же она всегда относилась к нам не хуже, чем к собственным родителям.
Они обменялись взглядами и, закурив сигареты, принялись окуривать друг друга, так как стояли лицом к лицу, облокотившись на узкий столик.
В эту минуту в кондитерскую вошел инспектор Мансилья и оглядел помещение. Вид у него был весьма озабоченный.
— А вот и наш друг Мансилья, Мануэль.
— Явился с утра пораньше.
— С тех пор как им стали платить надбавку к жалованью, они из кожи лезут вон, проявляя свое рвение.
