— А что вы думаете насчет исчезновения дона Антонио?
— Ума не приложу. Странная история.
Когда Плиний вернулся к себе в кабинет, дон Лотарио и Мансилья продолжали беседовать, дожидаясь его возвращения
— Алькальд вызывал тебя по поводу исчезновения доктора? — спросил дон Лотарио Мануэля, едва тот переступил порог.
— Нет, он сказал мне, что ему сообщили, будто на кладбище каждую ночь кто-то произносит мятежные речи.
— Этого еще не хватало! Мало того, что сторонники оппозиции повсюду расклеивают свои лозунги, так они еще вздумали вести пропаганду на кладбище, — возмутился Мансилья.
— Но согласитесь, инспектор, кладбище не такое уж многолюдное место, — улыбнулся дон Лотарио.
— Вы, вероятно, хотели сказать, дон Лотарио, что там не так мало людей, но что они глухи ко всему, — шутливо поправил друга Плиний. — До сих пор не перестаю удивляться, почему нас, людей, считают разумными существами.
— А разве мы не разумные, начальник?
— Конечно, нет, Мансилья.
— Что же мы, по-твоему, четвероногие животные, Мануэль?
— Четвероногие животные, дон Лотарио, не способны мыслить, а тем более совершать глупости. Вам, как ветеринару, это должно быть известно лучше других.
— Значит, — перебил Мансилья, — этот случай на кладбище необычный, из ряда вон выходящий, не идет ни в какое сравнение с исчезновением доктора клиники социального обеспечения. Что ж, я готов поменяться с вами ролями, сеньор начальник.
— Нет, инспектор, каждому свое. Нарушение порядка на кладбище имеет прямое отношение к скромным обязанностям начальника муниципальной гвардии, а расследование по делу об исчезновении доктора под силу лишь такому высокому чину, как инспектор уголовного розыска... Кстати, об исчезновении. Не кажется ли вам, Мансилья, целесообразным оповестить жителей нашего города через мегафон жандармской машины, чтобы те из них, кто видел доктора пятнадцатого числа после шести часов вечера, явились в аюнтамиенто для дачи показаний?
— Неплохая идея, сеньор начальник, и очень в вашем духе.
— Таким образом вы сможете проследить весь путь дона Антонио, начиная с шести часов до поздней ночи.
— Я непременно так и сделаю.
— А поскольку куда-то подевался список больных, которых он должен был посетить в тот день, нет лучшего способа установить, к кому именно он ходил.
— Так, значит, Мануэль, — не без коварства проговорил Мансилья, — вам уже известно о существовании такого списка.
Плиний низко склонил голову и стиснул зубы, чтобы сдержать улыбку.
— Я обязательно запрошу начальство Алькасара, посмотрим, как там среагируют на такое предложение... А к кому должны будут обращаться видевшие дона Антонио?
— Разумеется, к вам. К кому же еще?
— Тогда мне придется торчать здесь безвылазно.
— Во всяком случае, до полуночи.
— А пока что пойдемте-ка выпьем пива, — предложил Мансилья.
— Если хотите пива, я велю принести сюда. Мне кажется, незачем, чтобы нас видели вместе.
— С некоторых пор, Мануэль, вы стали осторожничать, как монашка в великий пост.
Плиний обедал дома один, хотя еду ему, как всегда, подавала Грегория. До свадьбы оставались считанные дни, и времени было в обрез. «Хорошо бы сегодня доделали спальню». «Надо надеяться, утром привезут стиральную машину». Нервотрепка, бесконечная беготня туда-сюда, приход и уход родных и знакомых не прекращались ни на минуту на протяжении всего дня. Поэтому Мануэль, проглотив десерт, поторопился покинуть дом.
Сжав в зубах сигарету и заложив руки за спину, он устремился в казино «Сан-Фернандо», чтобы выпить послеобеденную чашечку кофе.
В это раннее время у стойки стояли лишь несколько любителей аперитива.
Плиний сел за столик в глубине бара и после сытного обеда погрузился в дрему. Ему приснилось, будто он превратился в сноп пшеницы и летает над площадью.
Его разбудил Маноло Перона, который принес чашечку кофе.
— Добрый день, Мануэль. Вздремнули?
— Да, немножко, Маноло... И знаешь, мне приснилось, будто я сноп пшеницы и летаю над площадью.
— Неужели?
— Представь себе, летал во сне...
— Что бы это могло значить, Мануэль?
— Не знаю... возможно, что жители нашего города даром кормят меня за мое безделье.
— Ну, уж вы скажете. А дон Лотарио тоже летал с вами?
— Нет... ведь он живет на свои доходы.
— Что слышно новенького об исчезновении дона Антонио?
— Откуда мне знать? Сегодня утром приехал инспектор из Алькасара. Посмотрим, может, ему удастся что-нибудь выяснить.
— Вряд ли... Зато вы наверняка уже знаете о пропаганде мятежников на кладбище.
— Да, утром мне рассказал об этом алькальд.
— И что же он говорит?
— Убежден, что ерунда какая-нибудь... Но кое-кто серьезно обеспокоен, потому что там ругают Франко, если верить словам алькальда. А ты что слышал?
— Что скорее всего это радио.
— Но ведь радио не может все время поносить Франко и существующий в стране режим.
— А может быть, в этот час какая-нибудь зарубежная страна ведет антифранкистскую пропаганду на испанском языке.
— И где же находится этот приемничек?
— Чего только не говорят на этот счет.
— Например?
— ...Сейчас я вернусь, Мануэль, — сказал Перона, поднимаясь из-за стола, так как его подзывали только что вошедшие посетители.
Плиний снова задремал, но ему уже больше не снилось, что он сноп пшеницы и летает по воздуху. Во второй раз его разбудил Фараон.
— Ты никак спишь, дружище?
— Чего тебе, Фараон?
— Ничего. Просто вижу, ты тут сидишь один, в сторонке, да еще в столь неурочный час...
— Я удрал из дома. У нас там такая кутерьма перед свадьбой... Послушай, ты, наверное, тоже слышал об антифранкистской пропаганде на кладбище?
— Да, мне рассказали сегодня утром.
— И что ты думаешь по этому поводу?
— Чушь, только и всего. Какой-нибудь смутьян повесил транзистор на кипарисе, чтобы, с одной стороны, левые, а с другой — правые узнали о том, что Франко на ладан дышит.
— Вечно ты со своими глупостями.
— Глупости, глупости... да эти глупости совершаются изо дня в день, но стоит мне заговорить об этом, как сразу же начинают утверждать, будто я говорю глупости, — ответил Фараон, поудобнее усаживаясь на
