— Подумаешь, какая важность — яйцо снесла.
— Если бы она потянула на десять пудов, тогда другое дело, — сказала Свинья.
— И все же Корова важнее всех, — промычала Корова.
— Индюк! Гусь! Свинья! Баран! Козел! Утка! — закричали все разом.
И снова поднялся страшный шум.
Одна только Рябенькая курочка молча копалась в земле, выискивая зернышки и червячков. Для нее самым важным было снести новое яичко.
У Воробья с Воробьихой появились птенчики: трое нормальных, а четвертый — белый.
— Как все это понимать? — спросил строго папа Воробей.
— Я и сама ничего не понимаю, — ответила Воробьиха. — Как говорится, в семье не без урода.
— Что урод, я и сам вижу, но что все скажут о подобном случае?
— Может, он еще со временем посереет, — сказала Воробьиха.
— Буду надеяться, — сказал папа Воробей. Прошло время. Птенцы подросли. Пора было вылетать из гнезда, а Белый не посерел.
— Позор! — говорил папа Воробей. — Как я с ним на люди покажусь?
— Может, все и обойдется, — сказала мама, — рискнем!
И папа вытолкнул птенцов из гнезда. Трое братьев Белого опустились в стаю, и на них никто даже внимания не обратил. А когда опустился Белый, воробьи даже чирикать перестали.
Первым опомнился Бесхвостый воробей.
— Белый воробей!!! Позор! Проучить! Проучить! — закричал он что есть силы.
И, налетев на Белого, стал вырывать ему перышки из хвоста. Его примеру последовала вся стая.
Спас Белого воробья папа. Он как орел налетел на стаю, и воробьи разлетелись.
— И за что его так? — вздыхала мама Воробьиха.
— Не будет белым! — отвечал папа Воробей. — Сама подумай: кто будет в стае терпеть «белую ворону». Не будь он мне сыном, я бы и сам задал ему хорошую головомойку.
С тех пор Белому воробью частенько попадало, особенно от Бесхвостого. Когда воробьи начинали скучать и часто поглядывать на оставшиеся перышки Бесхвостого воробья, Бесхвостый кричал:
— Айда, проучим Белого воробья!
И всегда находились желающие.
— За что меня все клюют? — спрашивал Белый воробей у папы.
— Вот будешь серым, как все, — никто клевать не будет, — отвечал папа.
Однажды Белый воробей перевалялся в грязи, и произошло чудо: никто его не клевал. От этого Белому воробью стало так хорошо и весело, что он стал прыгать и громко чирикать. Это очень понравилось Молоденькой воробьихе — самой красивой в стае.
— Люблю таких отчаянных и веселых, — сказала она Белому воробью, — а гнездышко у меня выстлано голубиными перышками.
Другие воробьи завидовали Белому и тоже прыгали и чирикали, но Воробьиха на них даже внимания не обращала.
— И почему я тебя раньше не встречала? Ты чей? — спрашивала Молоденькая воробьиха.
Белый воробей уже хотел признаться, что он Белый, как Воробьиха заметила его белые перышки.
— Какая наглость! И он еще посмел мне понравиться! — закричала она.
— Проучить! Проучить! — зачирикал Бесхвостый воробей. И воробьи бросились на Белого.
Спасся Белый воробей только в луже. В одно мгновенье все воробьи так перевалялись, что перестали узнавать своих. Зато Бесхвостому досталось на орехи. Ведь он даже в грязи оставался бесхвостым. После этого случая Белый воробей никогда не появлялся в воробьиной стае чистым и жил относительно спокойно.
Скоро он стал стреляным воробьем, которого на мякине не проведешь, но никак не мог понять: почему грязным воробьем быть лучше, чем чистым, и почему обязательно надо кого-то клевать?
Ранней весной проснулся Сурок, заглянул в кладовую и почесал затылок:
— М-да! А чего же я грызть буду? До нового урожая еще далеко, а у меня в кладовой хоть шаром покати.
Не любил Сурок думать, а пришлось. Пораскинул он мозгами и вспомнил о Хомячке. В трудную минуту Сурок всегда о нем вспоминал. С Мыши взять нечего. Крот — жмот: он скорее прозреет, чем зерно даст. А Хомячок добрый. Войдет в положение. И Сурок побежал к Хомячку.
Оказалось, что у Хомячка полная кладовая отборной пшеницы.
— Почему это у меня нет ничего, а у тебя полная кладовая? — спросил возмущенно Сурок.
— Поработал осенью — вот и полная, — ответил Хомячок.
— По-твоему, я не работал! — еще больше возмутился Сурок. — А не брал ли ты у меня осенью взаймы?
— Может, и брал, — отвечает Хомячок, — когда зиму проспишь, разве чего вспомнишь.
— А ты вспомни! Мне чужого не надо, но и своего я отдавать не намерен.
— Хоть убей, не помню, — сказал Хомячок.
— И стоило бы убить! Брать не забываешь, а как отдавать, так у него память отшибло. Говори: сколько брал?
— Не помню, — ответил Хомячок, — а если я тебе должен — бери долг.
— Да уж наверно, ты взял не мало. Мало никто не занимает. По себе знаю. Если уж не отдавать — так лучше как можно больше!
И стал Сурок перетаскивать зерно от Хомячка в свою норку. Отнес мешок, два, три, а Хомячок молчит.
«Не иначе как надуть меня хочет, — думает Сурок, — на совесть мою рассчитывает. Да не на того нарвался. Возьми я у него лишнее — поднял бы крик на весь свет».
Носит Сурок зерно, а Хомячок все молчит.
— Говори, сколько должен, гадкий зверек! — возмутился Сурок. — Я не позволю себя обманывать.
— Не помню, — отвечает Хомячок, — вспомнил только, что ты у меня осенью два мешка занимал.
— Если занимал, значит, отдал, — сказал Сурок.
— Может быть, — сказал Хомячок, — не помню.
— Все ты помнишь, разбойник! Но ты мне все до зернышка вернешь. Я отучу тебя честных сурков обманывать!
— Извини меня, Сурок, — говорит Хомячок, — в следующий раз записывать все буду.
— Прощаю, — отвечает Сурок. — Сам не без греха. И хорошо, что ты отпираться не стал. А то бы я всему лесу рассказал, какой ты гадкий зверек.
И Сурок ушел, унося с собой последний мешок с зерном.
В далекие времена все лесные дела были свалены в одну большую кучу на лесной поляне. Мокли они под дождем, сохли на солнце, мерзли на морозе — никому до них дела не было. Однажды только сломал себе Волк зубы на каком-то деле, и с тех пор поляну обегали за версту. Как говорится, от греха подальше.
— Мы не люди, чтобы делами заниматься, — говорили звери, — вот если б съедобное что в делах было, тогда другое дело.
Поляна по этой причине была самым спокойным местом в лесу, и Медведь решил устроить там свою
