кабинет.
Лечащий Габи доктор Линдеман имел право приходить в дом командующего флотилией в любое время, не требуя на это разрешения. По первой просьбе корветтен-капитан предоставлял ему свой автомобиль с шофером. Часовые уважительно здоровались с ним, несмотря на ярко выраженную еврейскую внешность. Стоило доктору в этом доме задумчиво поднять вверх палец, и все готовы были слушать, что он хочет сказать, и торопились выполнить просьбу.
Недовольной гримасой отреагировав на предложение адъютанта пройти в кабинет командующего, доктор свернул с тропинки, ведущей к комнатам Габи, и пошел следом за Вилли.
— Я хотел бы поговорить с вами о дочери, — начал Вернер Винтер, указывая доктору на кресло.
— Я весь внимание, господин корветтен-капитан, — широко улыбнулся доктор Линдеман.
— К сожалению, служба отбирает все мое время и его практически не остается на общение с дочерью. Но даже этого времени мне хватило, чтобы заметить, что у Габи стал более нездоровый вид, чем ранее.
Почувствовав укор в свой адрес, доктор Линдеман нахмурился и с достоинством ответил:
— Господин корветтен-капитан, я знаю, сколь многим вам обязан. Благодаря вашему покровительству, ко мне и моей семье власти в городе относятся вполне терпимо. Мне даже разрешили продолжать лечебную практику. А моей жене разрешают и дальше держать собственный магазин! Я безмерно благодарен вам за заботу!
— Я сейчас не об этом.
— Да-да, господин командующий, я понимаю. Ваша дочь чувствует себя вполне неплохо. Я бы даже сказал, что в ее здоровье наметился некий сдвиг в сторону стабильности. Мне удалось более точно выявить очаг болезни в ее легких, и теперь это поможет правильному наблюдению.
— Доктор! Я не фрау Винтер, и потому мне вы должны говорить все, не скрывая. Несмотря на рекомендованный вами морской воздух и южное солнце, Габи тает на глазах. Еще два месяца назад у нее были совершенно нормальные щеки, а теперь они впалые и горят нездоровым румянцем.
— Солнце и воздух, к сожалению, способны лишь слегка задержать течение болезни. Я делаю все, что могу. Поверьте, господин корветтен-капитан, прекрасное питание, достойный уход и внимание делают свое дело. Других туберкулез губит значительно быстрее…
Доктор Линдеман осекся, поняв, что сказал лишнее. Такие признания врачи не должны делать даже у постели едва живого больного.
Вернер Винтер замер у окна с застывшим взглядом на синий горизонт моря.
— Я хотел сказать, господин командующий, что мы будем бороться и еще, к счастью, не все так плохо, — принялся оправдываться доктор.
— Сколько? — ледяным голосом спросил корветтен-капитан.
— Я вас понимаю, но и вы меня поймите. Я не могу вынести приговор вашему ребенку. Вы прежде всего отец, и сейчас мы говорим о вашей единственной дочери…
— Вы уже его вынесли. Так сколько, доктор?
— Ну что ж, — ерзая в кресле, решился доктор Линдеман. — Накануне я брал у Габи на анализ микрофлору ее кашля. И теперь с уверенностью могу сказать, что из легкой стадии болезнь вашей дочери переросла в среднюю. Наблюдения под микроскопом дают самый точный ответ, и ошибиться здесь невозможно. Мне очень жаль, господин командующий, но такова правда.
— Доктор, я жду.
— При хороших условиях, не давая болезни развиваться с ураганной скоростью, я думаю, мы сможем выиграть еще один год. Хотя все зависит от многочисленных факторов. Возможно, даже удастся продержаться полтора года, но не исключено, что болезнь начнет прогрессировать, и тогда у вашей дочери останется не более полугода.
— Спасибо, доктор, — произнес Винтер дрогнувшим голосом. — Я вас больше не задерживаю. Вы ведь шли к моей дочери?
— Да-да! — смущенно вскочил доктор Линдеман. — Я вас искренне понимаю. Но туберкулез такой недуг, что не выбирает, кого отобрать у нас — детей или родителей. Иногда мне кажется, что чем сильнее мы любим своих родных, тем более он безжалостен. И вот ведь что удивительно: казалось бы, в той среде, где этой болезни не должно быть места, чахотка бушует сильнее всего. Обеспеченные люди почему-то больше других страдают от этого недуга! Вы знаете, что среди цыган не зарегистрировано ни одного случая туберкулеза?
— Идите, доктор. Мне необходимо побыть одному.
Вернер Винтер рванул ворот, чувствуя, как тяжело стало ему дышать. Свет за окном потемнел, будто от начавшегося солнечного затмения. Как бывалый подводник, захвативший еще первую мировую войну, он видел много в жизни страшного и непоправимого, но не мог представить, что может быть страшнее, чем пережить собственного ребенка.
На террасе неподвижно стояла Габи и смотрела на голубое море — она все понимает и все знает, догадался корветтен-капитан. И от этого ему стало совсем уже нестерпимо больно.
Глава девятая
ЯМА ДЛЯ ЛЬВА
Из жестяной банки приятно пахло канифолью. От разогретого жала паяльника под потолок поднималась тонкая струйка дыма. Максим посмотрел на настенный хронометр — почти девятнадцать по местному.
«Сейчас наверху, наверное, восхитительный закат», — он уныло вздохнул и уткнулся в разложенную на столе радиосхему. Пост акустиков находился на второй палубе, прямо под центральным постом, и, чтобы не бегать каждый раз в каюту аж на третью палубу в кормовой отсек, Максим перетащил свое хозяйство на пост и теперь с упоением наслаждался работой, которая по совместительству являлась его хобби. И чего здесь больше — это еще был вопрос. Где-то он слышал, что если любимое занятие совпадает с работой, то это и есть формула счастья. Разобрав на платы и разложив на столе перегоревший блок, Максим готовился с головой уйти в увлекательное дело. Но неожиданно к нему за ширму заглянул матрос Акопян.
— Тащ… Я там это… Никто не видит, а я взял, — смущенно улыбаясь, начал объясняться Рафик. — Всплески слабые, но я видел, как вы их выделяете, и тоже так сделал.
Максим тоскливо взглянул на приготовленную к ремонту плату и, отложив паяльник, пошел за распираемым от гордости Рафиком.
На экране гидроакустической обстановки в самом деле что-то было. На пределе досягаемости появлялись и исчезали слабые всплески звука. Редкие, с частотой повторения не меньше минуты, они терялись на фоне общих помех. И чтобы их обнаружить, действительно нужно было пристальное внимание и желание увидеть то, что другим простительно и не приметить.
Всему, что связано с его работой, Максим учился быстро. И теперь, глядя на характерные отметки, понял, что нечто подобное он уже видел. Подобные короткие всплески давали взрывы. Не те, которые передают глубинные бомбы или торпеды, а те, которые сравнительно недалеко разбегаются эхом под водой, — разрывы артиллерийских снарядов, лопающихся на поверхности.
— Зачет тебе, Акопян, — вращая ручки настройки, произнес Максим. — Молодец.
Рафик зарделся, как невеста на смотринах, но капитан-лейтенант уже весь ушел в работу.
Получив доклад, флегматично почивающий центральный пост начинал оживать. Единожды решившись, командир теперь, казалось, сам искал приключений на свою пятую точку. И под стать ему, другие тоже начинали чувствовать себя викингами на ладье. Потому доклад Максима упал на благодатную почву. Придавив в развороте перегрузкой экипаж к борту, лодка помчалась по пеленгу взрывов. Наученный первым боевым опытом, Дмитрий Николаевич теперь решил подкрадываться к цели на глубине не меньше ста метров. Источник звука приближался и скоро уже был слышен без чуткого уха гидроакустического комплекса. С методичной регулярностью сквозь корпус доносились слабые удары молотка, постепенно
