Число и культура

1848 г. принимается Конституция ('за образец которой была взята американская' [236]), и Швейцария из непрочного союза кантонов превращается в единое союзное государство (в целях более тесного экономического сотрудничества кантонов отменена местная таможня, введены единая валюта – швейцарский франк, единые меры длины и веса). Швейцария с ее двумя революциями является устойчиво либеральной страной, что, на первый взгляд, противоречит ее физически континентальному положению. Во многих отношениях Швейцария действительно уникальна. Пребывая в 'ничейной зоне' между двумя противоборствующими великими державами – Австрией и Францией – историческая Швейцария обладала заметной 'свободой рук'. Гранича почти со всеми ведущими странами, (13) она располагала и свободой выбора торговых партнеров (настолько полной свободой, что не прерывала экономических контактов со всеми сторонами и во время войн между ними). Швейцария – своеобразная 'сухопутная морская держава', до сих пор остающаяся 'политическим островом', не входящая даже в ООН; статус одного из мировых финансовых центров лишь подчеркивает сопутствующую 'универсальность'. По отношению к Швейцарии справедливо и сказанное ниже о государствах морских, но, конечно, нужно иметь в виду, что данный пример – исключение, обязанное уникальному сочетанию обстоятельств. Однако вернемся к действительно морским государствам.

Культурологи, например Г.Померанц, отмечают важный сопряженный момент: культуры морских стран отличаются более практичным, 'трезвым' характером по сравнению с более 'идеалистическими', склонными к метафизике и мифам, континентальными странами. В подтвержение как раз и приводятся образцы Британии (английский эмпиризм на фоне континентального умозрения и спекуляции), США (прагматизм)(14) и Японии (в контрасте с центром конфуцианской зоны, Китаем). Сказанное в полной мере относится и к Швейцарии с ее 'твердокаменным здравомыслием', успешно противостоящей подавляющему большинству идеологических обольщений. Речь, собственно, идет об одних и тех же вещах.

В этом контексте нельзя не заметить: к услугам третьих ' более 'сумасшедших', менее 'здравомысленных' – революций прибегают в ХIХ – ХХ вв. преимущественно континентальные страны: Россия, Германия, Италия, Франция (чьи основные интересы – в отличие от Британии, США, даже Нидерландов – относятся более к европейскому континенту) или Китай. Их внутренние традиционалистские, в сущности феодальные, идеологические и политические силы явно превосходят таковые в странах морских. Психологическая направленность населения на 'окончательные и вечные' истины, высшие идеалы (пусть займут место в темном углу бескрылые, лишенные благородства прагматики)(15) и обусловливает необходимость: чтобы подтянуться к мировым лидерам в практическом плане (а отставание всякий раз – это вселенская трагедия поражения заветных идеалов общественного добра от низкого, подлого зла, чистогана), приходится прибегать к ломке своих излюбленных идеологических ценностей. В этом, собственно, не было бы объективной потребности, если бы отсутствовала жесткая связка между коллективными идеалами и приземленными повседневными нормами, т.е. если бы идеалы (политические, идеологические, религиозные) существовали бы сами по себе, а конкретная жизнь – тоже, так сказать, два состава в разных флаконах. Так, кажется, и обстоит с либерализмом на практике: реальная выгода индивида прежде всего, а идеалы – факультативно по воскресеньям в церкви. Но – увы или к счастью – иначе происходит там, где люди привыкли поверять обыденную практику ригористическими коллективными эталонами. Подобная привычка, 'верность общественным идеалам', обусловливает более драматический – прерывисто-скачкообразный, а не поступательно-плавный – сценарий развития, когда перед каждым очередным серьезным шагом в модернизации приходится прибегать к идеологическому преображению, объявлять смену вех, т.е. вступать в политическую революцию.

Судя по тому, что и мировое сообщество в целом не удержалось на уровне двух бифуркаций, ныне вступив в зону третьей, в нем также, по всей видимости, возобладало 'правополушарное', холистическое начало, оно же 'мифологическое' или 'метафизическое'. Фактор былых преимуществ морских стран перед континентальными по мере развития сухопутных и воздушных коммуникаций теряет свое значение. Теперь не порты и привязанные к ним биржи (Лондон, Нью-Йорк), а универсальная, экстерриториальная сеть Internet готова превратиться в средоточие сделок и контактов. В результате третьей бифуркации в мире названные процессы в перспективе только ускорятся. Бывшие (Германия, Италия) и нынешние (КНР) тоталитарные государства, вообще ряд стран второго и третьего эшелонов модернизации стремительно догоняют или уже догнали прежних лидеров по уровню экономики, т.е. программа 'догоняющего развития' так или иначе сработала .(16) Наконец, вместе с третьей бифуркацией в мире, кажется, на глазах происходит укрепление и упомянутой связки между 'высокими и вечными' общественными идеалами и текущей политикой.

Как замечено, прежде этим страдали Франция, Германия, Италия, Россия, Китай, соответственно и пережившие по три и более революций, тогда как последовательно либеральные государства (США,Британия, Нидерланды, по азиатским меркам Япония) исповедовали более 'гибкую' и практичную мораль, смотря сквозь пальцы на различные нарушения, если они не покушались на карман. В свою очередь, после двух бифуркаций и мировое сообщество в целом демонстрировало изрядную идеологическую толерантность, и, скажем, США коренные идеологические разногласия не мешали договариваться и сотрудничать с 'империей зла', СССР, или с тоталитарной КНР. Теперь же, вместе с третьей бифуркацией, ситуация, похоже, кардинально меняется. Верность принятым идеалам и ценностям внедряется в международную практику, принцип 'пусть погибнет мир, но торжествует закон, простите, идеал' на глазах превращается в один из ведущих. Так по крайней мере выглядят аргументы для войны с Югославией – 'во имя прав человека'. Когда, спрашивается, такое было возможным? Из одного из бастионов либерализма, Великобритании, гремит риторика Тони Блэра: 'У Милошевича не должно быть иллюзий: мы не остановимся, пока дело не будет сделано. Теперь это уже не военный конфликт. Это битва между добром и злом, цивилизацией и варварством, между демократией и диктатурой' [419; курсив мой. – А.С.]. Еще недавно подобные события были немыслимы, и не только из-за объективного расклада сил – биполярность мира после двух бифуркаций, – но и по причине психологического климата. Теперь же, в ходе третьей бифуркации, по справедливому замечанию В.Б.Пастухова [245, c. 117], Запад и 'все прогрессивное человечество' оказались охваченными эйфорией.(17) Идеал становится высоким общественным мифом, а боги, герои умеют быть не только добрыми, но и сметающими все препятствия на пути.(18)

Симптоматично, что применительно к развязыванию балканского конфликта не сработали механизмы ООН – организации, возникшей после Второй мировой войны, т.е. после двух бифуркаций. Ведь переговорный подход, компромиссность, методы не прямого, а косвенного давления – не в духе третьих революций.

Факт, что мировой системе не удалось удержаться на этапе двух бифуркаций и в ней протекает третья, недвусмысленно свидетельствует и о другом: коли избран 'революционный' путь развития, то третья бифуркация в мире – отнюдь не последняя. По крайней мере все бывшие тоталитарные страны: Германия, Италия, Россия, имперская Франция издания Наполеона III, не говоря о государствах Центральной, или Восточной, Европы, – рано или поздно отказываются от диктатуры, переживая следующую политическую революцию. Мало сомнений, что сходная перспектива ожидает и последний могущественный тоталитарный режим, КНР. Неконструктивным, малоприемлемым для большинства – теперь альтернатива отсутствует – спустя определенное время окажется и режим доминирования НАТО, США в управлении миром. Самые прозорливые наблюдатели уже фиксируют надлежащие признаки, и Г.Киссинджер в статье в 'Ньюсуик' вынужден констатировать 'интуитивно отрицательную реакцию почти всех стран мира на новую натовскую доктрину гуманитарного вмешательства', цит. по: [413].

До сих пор были рассмотрены результаты не более трех революций, этот материал осталось дополнить немаловажной деталью. Любая из революций – первая, вторая, третья – нередко оказывается внутренне неоднородной, разграничиваясь на качественно различные этапы. В таких случаях уместно говорить о дополнительных ступенях, или 'подступенях', логического деления. Со сходными феноменами – пусть не в диахроническом, а синхроническом выражении – мы уже сталкивались в первой главе, анализируя систему трех лиц местоимений, в которой третье лицо делится на три элемента (градация по родам), совокупность грамматических времен в немецком языке и территориально-политическое строение зрелого СССР или ЕС, когда каждый из региональных ансамблей представлен группой самостоятельных единиц ('подъединиц'). Не иначе дело обстоит и с некоторыми из революций, если они рассматриваются как составное целое. Для краткости ограничимся парой примеров.

Наиболее глубокая, коммунистическая революция в России – которой попутно пришлось решать серьезные задачи модернизации (дефеодализация, ликвидация неграмотности, индустриализация), – как мы помним, была третьей: после революции 1905 – 07 гг. и после Февральской 1917. В своем развитии она прошла через несколько