своим превращением в 1918 г. в поп-героя, после эксперимента, подтвердившего один из прогнозов ОТО ('Эйнштейн доказал, что всё относительно', – упоенно повторяли газеты и дамы, и подобная 'кухонная' версия для культуролога не менее, если не более, значима, чем система тензорных уравнений). Связь 'субъектности-духовности' со временем реализована и у Бергсона, поскольку жизнь и душа схватываются понятием 'длительность'. 'Чистое изменение, истинная длительность есть нечто духовное', – утверждал философ. Еще в 'Исповеди' бл. Августина читаем: 'Мне кажется, что время есть не что иное, как растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души' [3, c. 192] ). Человек активно осваивал время в качестве непосредственно конструктивного, 'строительного' фактора (в экономике, политике, в науках, философии, в быту), и лавинообразно рос удельный вес четырехсоставных представлений.
М.Хайдеггер же, на которого мы уже ссылались в связи с его схемой трехмерного времени, предлагает также и четырехмерную. 'Подлинное время – четырех измерений' [355, c. 92]. Наряду с прошлым, настоящим и будущим, он вводит более фундаментальную категорию 'подавания'. 'Время не есть. Время дано', – поясняет философ [там же, с. 93]. Но перейдем к примеру, который оставил более незабываемый след и лег в основу массовой идеологии.
Марксистская доктрина гласит, что последовательность трех классовых общественно-экономических формаций цивилизованного социума – рабовладельческой, феодальной, капиталистической, – должна смениться четвертой, коммунистической. Исследователи не раз замечали, что c тремя первыми коррелировало стандартное историческое деление на европейские античность, средневековье и Новое время. Историзм дополняется у Маркса футуристическим проектом, из-за чего и произошло расширение традиционно трехзвенного списка до четырехзвенного. Впрочем, в разделе 1.3 установлено: логическая кратность деления не зависит от изучаемого предмета, – так и здесь: даже если не рассматривать будущее, оставшись в собственных рамках истории (прошлое до настоящего), применение соответствующей логики все равно приведет к кватерниорности. Классификация ХIХ в. Древность – Средневековье – Новое время дополняется еще одной таксономической единицей – Новейшим временем. Констатировав в обоих случаях наличие строения М = 3 + 1, прибегнем к помощи нашей теоретической модели. Что имели в виду создатели упомянутых градаций, какую логику они в них инсталлировали?
Прежде всего, перед нами, очевидно, культурно- или социально-политические концепты, теории. Несмотря на то, что время сверху не ограничено (по крайней мере, так гласит гипотеза открытого, или прогрессивного, времени), история, подобно всякой науке, склонна придавать своему предмету целостный, концептуально законченный вид. Что иное может означать намерение понять историю, как не представить ее единую связную картину, внести в нее строгий рациональный порядок? Даже у историков-археологов, архивистов, т.е. 'эмпириков', возникает нужда в систематизации добытого материала, в его классификации – в противном случае даже специалист-эрудит утонет в безбрежной хаотической стихии фактов. Но наиболее сильное стремление к дискурсу присуще тем разделам исторической науки, которые стараются встать над чистою описательностью, голой констатацией, т.е. историологическим направлениям.
В предыдущем разделе мы видели, каким образом подобная установка претворяется в логически трехсоставные схемы ( М = 3 ): периоды дикости – варварства – цивилизации, каменный – бронзовый – железный века, палеолит – мезолит – неолит, Древность – Средневековье – Новое время' Это происходило за счет применения бинарного отношения 'раньше/позже', n = 2. Что нового привносит марксизм?
Он тоже изучает историю (социальную историю), причем, в высшей степени рациональными методами: его интересуют точные научные закономерности. Придерживаясь строгих фактов, не чужд он и объективности, возможно даже больше, чем другие: история материальна. Но в отличие от предшествующих направлений, марксизм не ограничивается исследованием, т.е. фиксацией реальных событий, процессов (того, что есть или было), – он стремится принять в истории активное, преобразующее участие. 'Прежние философы изучали мир, а дело в том, как его изменить'. Назван и коллективный субъект, которому надлежит осуществить преобразования – пролетариат, усвоивший марксистское учение. В еще более контрастном виде названные особенности проступили в ленинской версии: ведущим творческим субъектом становится одушевленная учением и железно организованная партия, ленинизм добивается радикальнейшего слияния слова и дела, мысли и поведения.
Не правда ли, знакомая теоретическая ситуация: присутствие 'субъекта', эйнштейновского наблюдателя сходным образом (хотя и без всяких проектов) изменяет 'объективную' физическую реальность. Марксизм и особенно ленинизм, в сущности, предваряют релятивистскую теорию, по крайней мере некоторые из ее конституирующих черт. Логическая четырехсоставность в этих рамках вполне органична.
Конкретней к ней можно подойти и через Гегеля, поскольку диалектику марксизм-ленинизм заимствовал у него. Триаде 'тезис – антитезис – синтезис' присваивается методический статус, она интериоризируется в логику, n = 3, и появление кватерниона, М = 4, неизбежно. Востребованной оказалась и гегелевская идея о 'конце истории', поскольку в марксизме история конечна, коммунизм же – ее последняя, высшая фаза, прерывающая тысячелетия социальной несправедливости и воплощающая вековую мечту.
Структурно сходно обстоит и в 'расширенной' историологической классификации: Древность – Средневековье – Новое время – Новейшее. Хотя о будущем, о действенном проекте как таковом на сей раз речь не идет (Новейшее время – это все же не будущее, а ближайшее прошлое и настоящее), но и в этом случае по существу задействован преобразующий субъект – наш современник, который не только изучает историю, но и делает ее. Его участие в историческом процессе – реальное (что совершенно понятно), но и, что интересней, идеальное: даже применительно к прошлому он не просто бесстрастно и 'объективно' рассматривает его, а вступает в активное конструирование: концептуализация исторической картины, виртуализация, парадигматизация. Тот 'странный' дух, который принес с собой постмодернизм, 'играющий' с фактами, выстраивающий из них 'экзотические' комбинации, не стесняющийся своей откровенной заинтересованности ('факты – лишь сырье'), шокирует представителей старой 'классической' школы, но он является законным продуктом – одновременно причиной и следствием – названного представления. Мы, современники, трансформируем историю, включая 'неизменяемое' прошлое, но еще и не на такое способен нынешний человек, превратившийся, согласно В.И.Вернадскому, даже в геологический фактор. Авангардистское смешение объекта с субъектом по-прежнему возвращает мысль к 'догалилеевской' стадии (пусть и в новой подаче), мифологизирует, идеологизирует, но в нашем контексте важнее другое: если в качестве одного из конституирующих элементов модели задействован и субъект, то М = 4, см. выше. (Марксизм интересовался главным образом социально- экономической историей, его задачей было изменить социально-политический строй, поэтому и четверка соответствующая: общественно-экономические формации, рабовладение – феодализм – капитализм – коммунизм. Схема Древность – Средневековье – Новое время – Новейшее лишена подобной специализированной заряженности и оттого отличается большей 'нейтральностью': периоды, по крайней мере на уровне терминологии, не несут на себе столь тенденциозной нагрузки, говорится лишь о различных хронологических отрезках. Но это уже нюансы, в которые мы вправе не вдаваться, ибо заняты исключительно числами, в данном случае М = 4.)
Чуть выше был упомянут ленинизм, поэтому нелишне напомнить и об изменениях, внесенных в традиционный список типов политических сил: либералы, консерваторы, радикалы (социалисты). К концу ХIХ – началу ХХ вв. данная классификация уже устоялась в Европе, и каждый из типов подпирался вполне репрезентативными политическими течениями. Российским социал-демократам был хорошо знаком европейский политический опыт, который подвергся серьезному научному осмыслению в качестве 'объективного', от каждого из традиционных политических движений были заимствованы и приумножены его самые сильные, эффективные черты. Однако осуществлялось, как сказано, не только осмысление, но и трансформация (как минимум – адаптация к российским условиям). Последняя оказалась настолько существенной, что было объявлено о создании партии принципиально 'нового типа'; в 1903 г. партия большевиков обособляется от социал-демократов европейского типа (меньшевиков). В статье [310] уделено специальное внимание семантике большевизма, основной вывод: ленинская дефиниция 'партия нового типа' – отнюдь не завышенная самооценка и не метафора, ее следует воспринимать буквально. Феномен большевизма рассмотрен в общекультурном контексте начала ХХ в., в частности параллельного ему возникновения авангардизма в искусстве, той же
