Вся эта обязательная работа мешала ему сосредоточиться на той литературной деятельности, которая доставляла ему наслаждение и где, наверное, он мог бы достичь очень много.
По крайней мере, его первое и единственное крупное произведение этого рода, роман из жизни русских революционеров, русский перевод которого издается теперь его вдовой под заглавием «Андрей Кожухов» [209], является несомненно самым значительным его произведением. Это в сущности единственное во всей русской литературе художественное воспроизведение жизни русских революционеров, сделанное человеком, знавшим эту жизнь. Действие романа схватывает именно тот момент революционной борьбы, который Кравчинский так ярко пережил во время своей последней поездки в Россию.
Хотя в каждой строчке романа чувствуется горячая нежность автора к его героям, но тех слишком сгущенных красок, того восторженного лиризма, который замечался в его юношеских произведениях, здесь уже нет. И люди, и события являются в этом романе в их настоящем свете и размерах. Это — хорошее произведение, хотя ему и пришлось писать его в самых трудных условиях: на чужом языке, воображая перед собою чужих читателей, вое привычки которых так резко отличаются рт русских.
После этого романа ему удалось издать лишь небольшой рассказ, да осталась неизданной одна драма [210]. Но планов относительно этого рода произведений у него было множество. Он все мечтал выгадать как-нибудь промежуток времени, свободный от всяких текущих обязанностей, чтобы целиком посвятить его художественному творчеству.
Хотя его жизнь была полна деятельности, хотя он достиг многого, тем не менее он еще не исчерпал, не развил до конца всех способностей, лежавших в его богато одаренной натуре, когда, по ужасной случайности, был убит, переходя полотно железной дороги, наскочившим поездом [211].
Мы отлично знаем, что этот краткий перечень событий его жизни не дает в сущности никакого понятия о всей величине утраты, понесенной нашей революционной партией, еще меньше говорит он о живой прелести его личности. Чтобы дать ее почувствовать читателю на нескольких страницах, несколькими штрихами, для этого нужно было его перо, перо самого Сергея.
Владимир Дегаев
В конце января или. в начале февраля 1882 г. в Женеву ко мне с Дейчем приехал Владимир Дегаев с поручением к Кравчинскому [212]. Кравчинский был в Италии. По тогдашним итальянским условиям, его, как убийцу [213], могли выдать его адреса, поэтому, не знал никто, кроме 2–3 его ближайших друзей. Приезжему юноше мы с Дейчем не только не дали адреса, но даже не сказали, что Кравчинский в Италии. Он тотчас же примирился с невозможностью видеть Кравчинского и не задавал никаких вопросов.
Симпатичный и совсем не застенчивый, он быстро познакомился со многими эмигрантами, но прилепился к Дейчу и то с ним, а иногда и один почти каждый день заходил ко мне.
На вид ему никто бы не дал больше 16 лет [214]. Росту он был среднего, на детски чистом лице не было и тени растительности; в глазах и в манере, держать себя было еще что-то детское. Дейч прозвал его «Бебе», он не протестовал и даже записки подписывал «Ваш Бебе». Если его спрашивали, сколько ему лет, — а этот вопрос всем приходил в голову, — он на разные манеры отшучивался от ответа, пока не явился раз со свертками в руках и объявил, что теперь скажет, сколько ему лет: сегодня ему минуло 18, а раньше совестно было сознаться: 17 совсем неприличный возраст, а 18 —все таки ничего.
Обедал Володя в знаменитом среди эмигрантов кафе Греосо, где в кредит — по большей части — столовалась большая часть тогдашней эмиграции. Там же обедала Анна Михайловна Эпштейн, знавшая в Петербурге семью Володи, о которой отзывалась с большой нежностью, как о людях, относившихся к революционерам с каким то благоговением, с радостью готовых на всякую услугу. Вообще заботливая «Анка», как мы, близкие, звали Эпштейн, с заботой смотрела и на Володю. Она нашла, во-первых, что он тратит сравнительно много денег, накупает лакомства и всех угощает, а затем она и другие заметили, что вслед за Володей около Грессо появились подозрительные субъекты и видимо за ним следят. У Анки явилась такая гипотеза. Родные Володи, люди очень небогатые, не могли послать его за границу, да еще с лишними деньгами; вероятно, послала; его организация с каким-нибудь поручением, требующим затрат— купить что-нибудь или, может быть, зовут Сергея [215] в Россию, и деньги, ему послали, а Володя, не найдя его, деньги транжирит и еще ухитрился каких-то шпионов себе прицепить. Она негодовала не на Володю, а на предполагаемых старших, которые послали с серьезным поручением такого «недолизанного медвежонка». Но она видала Володю только у Грессо, в большой пестрой кампании. У меня же сложилась о нем другое впечатление, не мирящееся с ее гипотезами.
Несмотря на всю свою чрезмерную юность, когда он говорил о чем-нибудь, касающемся «Народной Воли», чувствовалось, что это не птенец, посматривающий на дело из туманной дали, а настоящий радикал, уже имеющий совершенно конкретное представление о положении народовольчества, относящийся к делу очень серьезно и отдавшийся ему целиком.
Я передала Володе Анкины наблюдения, но умолчала разумеется, о гипотезах. Насчет трат Володя тотчас же согласился, даже не давши договорить:
— Совершенно верно, — я уж и то хотел вас просить спрятать мои деньги и выдавать мне только на самое необходимое. Я очень люблю сладкое, особенно пастилу, а когда куплю, конечно, я угощаю.
Скоро после этого пришел ко мне Дейч, и сразу объявил:
— Знаешь, наш Бебе, — агент Судейкина, — второй Клеточников!
— Что за ерунда!
— Вот увидишь, он сейчас придет и сам расскажет [216]. Я сказала, что ему и самому; не поверю. Но пришел Володя, начал рассказывать и пришлось поверить.
Не совсем так, как рассказано у Корбы [217], сообщил Володя об обстоятельствах своего притворного союза с Судейкиным. Я отчетливо помню его рассказы: своей странностью, своей жестокой нелепостью эта история произвела на меня сильное впечатление. Да и не раз говорил об этом Володя…
При освобождении от какого то пустячного ареста [218], Судейкин предложил ему поддерживать с ним сношения: о предательстве не может быть и речи, — об отдельных лицах он его и спрашивать не желает: ему необходимо знать о взглядах революционеров на положение дел, об их ожиданиях, об изменениях настроения. Володя отказался от этих собеседований, не ему, таким образом, пришлю в голову превратиться в Клеточникова. Смеясь над предложением Судейкина, он рассказал о нем в семье. Только старшим, народовольцам [219], мнение которых было для, него законом, пришло в голову использовать, таким образом, предложение Судейкина.
Володя с полной готовностью взялся за эту миссию и заявил Судейкину, что, подумавши, соглашается на его предложение. При первом свидании речь опять шла преимущественно о том, что ни прямо, ни косвенно, сношения с ним Володи не доведут к аресту кого бы то ни было. Судейкин с большим чувством давал в этом свое честное слово. При одном из первых же свиданий он предложил денег, Володя отказался. «Без денег я себя лучше с ним чувствовал», — пояснил он. Но старшие нашли, что отказ от денег внушит недоверие Судейкину, и велели взять: Володя опять отправился заявлять, что по зрелом размышлении изменил свое мнение.
Не помню, какое содержание назначил ему Судейкин — цифра, во всяком случае, не поражала своими размерами ни в ту, ни в другую сторону.
— А как вы объясните своим родным появление у вас лишних денег? — поинтересовался Судейкин.
Володя сказал, что еще не придумал объяснения. А Судейкин уже придумай:
— Скажите, что нашли переводную работу: я вам дам одну книгу, — будете переводить
