чтобы быть крутым с женой или любовницей хозяина? Ба! — Перчини ударил себя по лбу, но даже не заметил любимого жеста. — А не русская ли это?! Святая мадонна, будь я проклят, если не она! — Он силился вспомнить фотографию девушки, которую мельком видел в газете, — те же светлые волосы, та же легкая фигурка, и черты лица вроде схожи, такие же изящные…
Перчини внезапно почувствовал себя в центре событий, в водоворот которых попал случайно, но которые могут повлиять на его судьбу.
Ресторатору захотелось сесть и подумать, но сесть было негде, да и ни к чему было рассиживаться на виду у обитателей виллы. «И не спрячешься здесь, место открытое», — с досадой подумал он. заводя машину. Отъехав километра три, Перчини понял, что начинает обретать способность мыслить последовательно.
«Конечно, — решил он, — о девушке следовало бы сообщить. В конце концов, у меня еще жива моя бедная матушка, и она молит за меня мадонну так же, как за ту девочку молится сейчас ее мать. Впрочем, русские, кажется, не молятся. Или нет? Какая разница! А если подкинуть адресок прямо охраннику у представительства Советов? Так — подкинуть, и все. И там их дело, будут они принимать меры и какие. Я уже ни при чем. А если просто намекнуть Дуайнеру? Или вообще без намеков, а прямо? Ведь он интересовался девушкой? Значит, она нужна и ему. Зачем? Например, чтобы выйти на Хальта. И если Хальт ее похитил, она с удовольствием передаст своего похитителя в руки властей. Но не Дуайнер же представляет наши власти.
Гм… — Перчини увидел площадку отдыха и решил остановить машину, слегка освежиться на ветерке автострады. — Гм, она не сумасшедшая Ее, видимо, здорово блокировали наркотиками И зачем она понадобилась старому хрычу Хальту? А может, просто позвонить в полицию, и дело с концом? Пусть ищут доброжелателя русских. Главное, не засветиться самому. Американцу же сказать, что вроде бы девочка у Хальта, только Хальт уматывает далеко и надолго и берет ее с собой. Так что арриведерчи. И волки сыты, и овцы целы, и совесть моя католика и христианина чиста. А ведомство Дуайнера отлично платит за большие секреты».
На этом Перчини успокоился, но оставалось еще письмо Хальта к Мастеру. Вдруг оно касается девчонки?
Конверт раскрылся не сразу, но главное — без разрывов. «Я не могу принять меры, — писал Хальт, — к выполнению нашей последней задачи на воде. Даже ваши намеки о банкротстве моих конкурентов ничего не меняют. Пусть плавают».
Перчини принялся вычислять, что бы это значило…
Дуайнер с фотографией аквалангиста. Хальт, побелевший от одного ее описания. Мастер, заинтересованный в решении некой задачи на воде.
4
Плетнев вернулся в отель после очередного визита во Дворец юстиции. Баранов ждал его в небольшом скверике у отеля.
— Хочу тебе сказать, Дуайнер заявил мне, что Светлана жива и здорова. Я не верю в порядочность Дуайнера, но, возможно, он что-то действительно знает.
— Жива! — облегченно выдохнул штурман. — Но какое дело этому американцу?
— Дуайнеру нужны мы, мы с тобой. У меня впечатление, что он напролом рвется к этим подводным диверсантам.
В холле служитель отеля предупредил:
— Господин Плетнев, к вам посетитель.
Навстречу Плетневу поднялся сухопарый человек в низко надвинутой шляпе.
— Эрнст Груббе, гражданин ФРГ, — представился незнакомец.
Плетнев пожал протянутую руку, указал на кресла. Груббе снял свою шляпу, и Плетнев смог рассмотреть его лицо: тонкое, умное, усталое, во взгляде не то затравленность, не то надрыв — как у людей с нарушенной психикой.
— Простите, что побеспокоил, но как порядочный человек… — Он поймал вопросительный взгляд Плетнева, заговорил быстрее, явно стараясь скорее перейти к сути. — Ведь вы так или иначе связаны с расследованием убийства на той подводной лодке. Я отниму у вас несколько минут, чтобы вы разобрались, что к чему, узнали немного и меня… — Он улыбнулся, извиняясь.
— Я слушаю, слушаю… — Плетнев согласно кивнул.
— Свой ежегодный отпуск я обычно провожу на острове Гельголанде, это известный курорт, но там довольно тихо. У меня там дача, яхта В сорок пятом году я был членом гитлерюгенда. Эту руку, — он приподнял правую ладонь, пожимал фюрер в надежде, что мы, мальчишки, защитим его… от вас. Много бы дал, чтобы сменить кожу! Утешаюсь, что человеческая кожа все же обновляется каждые десять лет. Нас формировали в отряды. Домой не отпускали, даже совсем маленьких, двенадцатилетних. Рядом со мной на нарах бывших ремовских казарм валялся парень из Мемеля. Я забыл его имя, но лицо помню, у него была яркая примета — левая бровь росла лишь наполовину. Потом мемельца куда-то отправили, он уехал, и больше мы не виделись. И вдруг… Иду по набережной неподалеку о: моей дачи на Гельголанде, а навстречу — он. Собственной персоной, тот мемелец. — Плетнев уселся плотнее в кресле, Груббе расценил этот жест как нетерпение и опять заговорил извиняющимся тоном. — Это преамбула, вот-вот перейдем к главному. Знаете, герр Плетнев, как обычно радуешься знакомым юности! Я, естественно, устремляюсь к нему, силясь вспомнить имя — Вернер, Вальтер? — протягиваю руку, как вдруг мемелец, — а по его лицу я понял, что и он узнал меня, — перескакивает барьер набережной, да так лихо, что я остолбенел. Но этого мало, на ходу он сбрасывает обычный костюм, остается в черном блестящем типа спортивного трико и ныряет…
Конечно, думал я потом, война искорежила души, и страх остался у многих немцев моего поколения. Но смешно теперь бояться доносов, что кто-то был в гитлерюгенде. Кто сегодня на это обращает внимание! Сегодня могут спокойно спать даже прежние национал-социалисты.
Та встреча лишь удивила меня, да, лишь удивила. А вот вторая встреча с мемельцем… Она породила во мне замешательство, смешанное с ужасом. Да-да, с ужасом, притом животным… будто я в своем доме вдруг наступил на очковую змею. Хорошо, что при мне оказался фотоаппарат. Я снял мемельца, катаясь на яхте. Был полный штиль, и я увидел, как на поверхность всплыло темное блестящее тело. Я биолог, меня заинтересовало это явление, я приготовил фотоаппарат, предполагая самое невероятное: вдруг это… стеллерова корова… или касатка, редкость в наших широтах. У моего фотоаппарата хорошая оптика, но я решил еще немного приблизиться к животному Однако тут объект моей фотоохоты зашевелился, я, не теряя времени, нажал на затвор Вот результат, — Груббе вынул из внутреннего кармана пиджака конверт, но задержал его в руках. — Отпечатанные снимки потрясли меня. Я долго размышлял, но не находил объяснения. Я человек осторожный и не люблю, чтобы меня вышучивали. Поэтому молчал.
Но однажды услышал любопытную историйку. Рассказывал мой коллега, что к его прислуге приехал брат и под влиянием доброго шнапса поведал, что якобы собственными глазами видел, и притом неоднократно, человека-рыбу, боевого пловца, существующего для диверсий. Еще речь шла о каких-то фондах. Потом этот подвыпивший господин отказался от своих слов, но спьяну он долго хвастался своим общением с необычным и всемогущим человеком-рыбой. И тогда я понес фотографии, сделанные с яхты, в наше городское отделение Фау Фау Эн. Там почему-то решили, что я принес коллаж с целью провокации, рассказам моим не поверили, а человек, на которого я ссылался, уехал из города, и как утверждалось, за границу. Разумеется, я не думал о провокации. Я не знаю, что стоит за этим, — Груббе приподнял конверт, — но как биолог заключаю, что подобное может быть хуже любой атомной бомбы. — Он протянул конверт Плетневу. — Хуже самого изощренного биооружия. И вероятно, это и есть биооружие последней марки.
Фотография человека в черном гидрокостюме с большой белой свастикой на спине полностью соответствовала описанию Баранова.
— Так.
— Это мемелец, — продолжал Груббе. — Ясно, что он не пожелал узнать меня. Одно странно:
