— Наверное, что-то можем… — ответил Шантон, не особенно вникая в ее вопрос, он был занят своими размышлениями.
— Тогда садись и пиши письмо Досту, то есть барону Крюндеру. Мой почерк он, к сожалению, знает. А у тебя почерков много, — она хихикнула.
— О чем ты? Зачем?
— Нужно же сообщить Досту маршрут, по которому Дорна повезут на вокзал или в аэропорт…
— Лишнее. Достаточно, если люди Доста или он сам будут следить за замком.
— Хорошо, тогда пиши примерно так: «Господин барон, человек, которого вы ищете в Париже, будет переправлен в Прагу в течение следующей недели. Советуем вам следить с понедельника за воротами замка «Шато-Флер». Напиши, что повезут Дорна в фургоне с надписью «Хлеб из Нанта». Это точно, другого транспорта с закрытым кузовом у Коленчука нет. Остальное я беру на себя.
Шантон поднялся с тахты, подошел к бюро, достал чистый лист бумаги и подумал, что эта хорошая глянцевая бумага не годится. Надо попроще, подешевле, и писать так, чтобы французская грамматика изрядно хромала. Тогда Дост решит, что писал кто-то из окружения Коленчука.
— Я сделаю это завтра, — решительно сказал Шантон, — но скажи, ты действительно надеешься, что Дост и его люди нападут на фургон «Хлеб из Нанта» и отобьют Дорна? Впрочем, это единственно реальный путь для них. Но ты не учла вероятности вмешательства полиции. Я позабочусь, чтобы этого не произошло раньше времени. Мы сделаем так. За воротами замка и машиной с нантским хлебом будут наблюдать не только люди Доста, но и мои. Пока Дорн во Франции, он никуда от нас не денется. Так ты хочешь венчаться?
— Ни один кюре не возьмет на себя грех обвенчать меня четвертым браком. Зарегистрируемся в мэрии, так будет честнее. А чтобы ты не женился на мне на глазах всего Парижа, который, конечно, начнет судачить, поедем в Руан, оттуда родом моя мать, но меня там никто не знает. И если ты подашь в отставку, мы сможем остаться там жить, где-нибудь в предместье, в доме с садом. У нас будет сын, и мы научим его по-настоящему любить Марианну, как теперь не научить ни одному метру Сорбонны… — Шантон никогда не слышал у Одиль такого задушевного, мечтательного тона.
А она уже понимала, что ни о какой отставке он не думает. Шантон увидел шанс выиграть — когда он отказывался от красивой игры с хорошими шансами на победу?
XV
Найти в Париже Константина Давыдова оказалось не просто — он сменил квартиру и работу. Теперь служил помощником мастера в авиационных мастерских, где собралось немало русских инженеров, где конструктором работал Владимир Поляков, памятный по Киевской опере молодым, хорошо начинающим тенором. С Лихановым Давыдов не виделся давно и был удивлен, что Борис снова вернулся в Париж. А Лиханов, лежа на кровати, рассказывал, как жил в Вене, — неторопливо и обстоятельно. Рассказывал о Вайзеле, Эбхарте, Иоганне Цаге, с которым чаще всего уходил на задания — и по тушению пожаров, и на те, что не фиксировались в книге вызовов. Рассказывал и чувствовал, что эти люди, оказывается, во всей Европе для него самые дорогие, самые близкие — если не считать, конечно, двоюродного брата Андрея. Как он там, на земле родной?
— Думал, — хмыкнул с улыбкой, — попал к типичным тевтонам, фашистам… А вот смотри-ка… Человечнейшие люди… Не могу передать, как обогатило меня общение с ними. Риск риском, но ведь во имя чего? Это не та война, которой нас, кадетиков, обучали. Это война духа — высшего порядка борение.
— Понимаю. Да… Сам не причастен, но со слезами провожал многих, кто уходил за Пиренеи на помощь республиканцам. Помнишь капитана Кореневского?
— Который предлагал свои услуги Петлюре? Мы не слишком его, гм, поняли тогда.
— У каждого бывают ошибки. Он был изумительно храбр. Погиб в боях под Леридой, был штабным офицером генерала Вальтера.
— Республиканца… — задумчиво проговорил Лиханов. — У тебя есть водка, Константин? Помянуть надо, — Лиханов сел на кровати.
— Есть спирт. А поминать надо не только Кореневского… Полковник Глиноедский тоже лежит в испанской земле. Он тут вступил в компартию Франции… Как жаль, мы проходим мимо таких людей, которым цены нет, а потом оглядываемся с мыслью: царствие им небесное!… Барселона хоронила его со всеми воинскими почестями. А из наших кадет Ваня Остапченко командует ротой в польской бригаде имени Домбровского, вроде жив. Гриша Шибанов воюет в Испании, Коля Роллер, Лева Савинков дает бой фашизму во искупление грехов папеньки… А я не пошел… — раздумчиво сказал Давыдов, — не пошел. Я вспомнил, как немцы крошили нас в окрошку, как гусеницы танков шли по телам и на траках висело человечье мясо, а мы с казачками, шашки наголо… Какие же бездарности командовали нами тогда! Второй раз не пережить. И я не пошел. Теперь жалею. Давай, Боря, не чокаясь, светлая память воинам Владимиру, Федору и всем, в чужой земле голову сложившим православным.
Спирт ожег горло. Лиханов закашлялся. «Вот как разворачивается жизнь! Давыдов с симпатией говорит о Глиноедском, бывшем врангелевском полковнике, перешедшем в коммунистическую веру. И это Костя Давыдов, чьим кумиром был генерал Корнилов! А я сам разве не изменился? Впрочем, полосу отрицания всякой политики я тоже прошел».
— Одного, Борис, не пойму, — мрачно глянув, сказал Давыдов, — получается, в Австрии ты примыкал к самому авангарду сопротивления «коричневым». Что же привело тебя к Коленчуку? Ведь он фашист самого крутого замеса, — Давыдов закурил.
Лиханов увидел, как дрожат его руки, — ну вот, только что декларировал, что от политики отошел во веки веков.
— Ненавижу Коленчука! — Давыдов налил еще по рюмке, не дожидаясь Лиханова, выпил.
— Я тоже, Костя, как прежде. Коленчук был и остается для меня подонком, монстром, изувером. — Лиханов примолк. — «Нет, — подумал, — в сторону сомнения. Костя человек надежный. Если он говорит «да», его «да» многого стоит. Выбора у меня все равно нет. Константин же человек порядочный. Если и откажется помочь, болтать не станет». — Ты прав. Я не случайно приехал в Париж. Я ищу одного человека. Его захватили боевики не то РОВС, не то ОУН, не то еще какие-то. Надеюсь, Коленчук сведет меня с кем-то из них. Иначе, как мне искать того человека?
— Что за человек? Русский? Из наших?
— Хороший человек. Отличный. Достаточно тебе этого?
— Никогда не задаю лишних вопросов… Но всегда спрашиваю по существу. Как ты намереваешься освобождать своего друга? Вряд ли это тебе под силу. Тем более наши неугомонные бывшие перестали болтать, взялись задело. Они формируют банды — отменно вооруженные и организованные.
— Знаю. Коленчук поручил мне влить в его банду новую группу, если я смогу найти своих людей, которые за мной пойдут. Ты пойдешь?
— Я зарекся проливать кровь. Ни за что.
— Тут другое дело.
— Не знаю… Но поговорить с людьми, которые… — Давыдов остановился на полуслове.
Настойчиво, без остановки зазвенел дверной звонок.
— Французы так поздно по гостям не ходят, российская манера, — недовольно пробурчал он, поднимаясь из-за стола. — Хозяева, наверное, уж ночные колпаки надели…
— У кого ты снимаешь комнату? — запоздало поинтересовался Лиханов.
— Так, обыкновенные рантье, — на ходу ответил Давыдов.
Комната Давыдова в большой, изрядно запущенной квартире была ближайшей от входной двери. Лиханов услышал приглушенный мужской голос. Говорили по-русски.
В коридоре Давыдов с удивлением глядел на смуглого человека в кепи парижского таксиста. Вроде бы многих знал из русских парижан, но этого видел впервые.
— Извините, — сказал человек, переступив порог и уверенным жестом прикрыв за собой дверь, — я должен встретиться с Борисом Петровичем Лихановым…
