улыбающийся адмирал Канарис. Маленький, щуплый, верткий, он танцующей походкой подошел к столу, пробежал глазами приказ об аресте и казни Гитлера, Геринга, Гиммлера и Гейдриха. Усмехнулся. Прочитывая подписи, зорко оглядывал тех, кто их поставил. Взял в руки самопишущее перо, поднес его к листу бумаги и вдруг перевернул в пальцах, надел золотистый колпачок и сунул в карман кителя.
— Господа! Только что решено немедленно созвать конференцию заинтересованных держав — Германии, Великобритании, Франции и Италии.
— Без Чехословакии и СССР?
— А при чем тут Муссолини?
— Поясняю. Позиция Бенеша и Сталина очевидна. Что же касается дуче, он вызвался стать посредником между Чемберленом, Даладье и фюрером. Таким образом, господа, до войны дело в ближайшее время не дойдет, — Канарис опять широко улыбнулся.
— Это многое меняет, — в замешательстве проговорил Герделер.
— Что меняет? — возбужденно спросил за его спиной Витцлебен. Преждевременная война отступила, но…
— А для вас, дорогой Эрвин, у меня есть новость особого рода, — Канарис присел рядом с Витцлебеном. — Когда завтра главы европейских правительств прибудут в Мюнхен, помимо чешской проблемы будет решаться еще одна. Уже по инициативе Чемберлена. Вильсон передал его предложение о заключении англо-германского соглашения на антисоветской основе.
— Если они действительно достигнут такого соглашения, — медленно проговорил фон Витцлебен, — то, разумеется, сейчас я не смогу начать путч. Он будет преждевременным. Не так ли?
Канарис молча пожал ему руку
XXIV
Гитлер нашел подлый внешнеполитический ход — кризис доводить до пика, заставляя весь мир в прямом смысле считать часы и минуты. Так было при вступлении в Рейнскую зону. Так было при захвате Австрии. Так было в дни «майского кризиса». И вот опять: часы, минуты… Сколько их осталось до четырнадцати часов 28 сентября?
Премьер-министр Франции Даладье подсчитал: до истечения срока ультиматума Бенешу, фактически до вторжения вермахта в Чехословакию, осталось пять с половиной часов. Мудр был Шотан, распустивший правительство в такие же тяжкие часы истечения ультиматума перед вторжением Гитлера в Австрию.
В кабинет Даладье заглянул взъерошенный министр внутренних дел Альбер Сарро.
— Мы совершенно не спали, — голос у Сарро был хриплый. — У нас нет противогазов для раздачи парижанам. Я говорил Боннэ, нужно немедленно раздобыть миллион противогазов в Англии. У них есть, я знаю. Ответа из Лондона нет?
Накануне Боннэ просил британского посла Фиппса обратиться к кабинету с несколькими прямыми вопросами. Что сделает Великобритания, если Франция начнет военные действия против Гитлера? Будет ли проводить мобилизацию? Введет ли всеобщую воинскую повинность? Готова ли объединить экономические и финансовые ресурсы обеих стран?
Даладье печально усмехнулся. Господи, о чем он говорит, какие противогазы? Или это как при пожаре, когда в панике хватаются за всякую мелочь, вместо того чтобы спасать ценности и жизни?
— В Лондоне противогазов не хватает даже для лондонцев, — процедил сквозь зубы Даладье. — Они не станут делиться с нами, не надейтесь. Во всяком случае, так мне и Боннэ сказал, и наш посол Марэн, он только что из Лондона. А вы, Альбер, проходите и присаживайтесь. В девять Лебрен собирает кабинет.
Даладье показалось, что Сарро, присев на диван, тут же заснул — так крепко закрылись его глаза.
Через полчаса пришел Боннэ — осунувшийся и злой.
— Война неизбежна, — сказал, присев рядышком с дремлющим Сарро, тот вздрогнул, широко раскрыл глаза:
— Что? Телеграмма из Берлина?
— Спите, Сарро. У вас впереди много работы. Из Берлина, к счастью, пока ничего нет. А Лондон начинает эвакуацию населения. Может быть, и нам стоит? Это ваша забота, Альбер.
— Да… Надежда на мир, видимо, исчерпалась, — прошептал Даладье, представив себе эвакуацию Парижа, положил голову на сложенные на столе руки.
— Нечего впадать в прострацию, — одернул его Боннэ. — Мы же не сидим без дела, и сейчас приедет Эрик Фиппс, — Боннэ имел в виду английского посла, — появится ясность. Они нас не бросят, уверен.
Фиппс появился без четверти десять: свежий, гладко выбритый, пахнущий кельнским лосьоном — явно провел спокойную ночь в своей постели.
— Доброе утро, господа, я хотел бы ознакомить вас с ответом правительства его величества, — с сожалением оглядел помятых французов Фиппс.
Даладье взял у посла папку
«Если, несмотря на все усилия английского премьер-министра, Чехословакия станет объектом нападения со стороны Германии, то немедленным результатом этого будет то, что Великобритания начнет предварительные мероприятия. Позиция, высказанная на совместном совещании в Лондоне в апреле сего года в отношении введения воинской повинности, остается неизменной. Вопрос об объединении экономических и финансовых ресурсов зависит от решения парламента, поскольку затрагивает соответствующие статьи конституции».
«До чего это по-британски! — с желчью думал Даладье. — На прямой вопрос дать обтекаемый неконкретный ответ! Дадут они нам или нет свой экспедиционный корпус — вот в чем суть, черт побери!» — и сказал:
— Наш ответ мы дадим после совещания кабинета у президента, господин посол. Оно сейчас начнется. Нам пора. Результаты вам будут сообщены незамедлительно.
Когда англичанин вышел, Даладье передал английский документ Боннэ:
— Нужно отнестись с осторожностью к этой бумаге. Коммюнике подозрительно. Ничего конкретного.
Боннэ тоже прочитал и лишь недоуменно поднял брови:
— Текст как текст. Правда, не упоминается телеграмма Рузвельта.
— Посмотрим, что скажет Лебрен, — вздохнул Даладье. Сам он принял решение.
Ровно в десять двери кабинета президента наглухо закрылись за министрами Франции.
— Господа, — сказал Лебрен, — мы должны быть готовы к самому худшему. Что скажете, генерал Вийемен?
Начальник штаба военно-воздушных сил Франции печально констатировал, что состояние французской авиации таково, что она может быть полностью уничтожена люфтваффе в течение двух недель.
— Если бы Гитлер знал об этом, — мрачно отозвался министр экономики Поль Рейно, — вряд ли бы он до сих пор медлил с нападением на Чехословакию. Может быть, Генеральный штаб представит более утешительные сведения?
Гамелен даже не повернул головы. Молчал.
Даладье понял, его час настал.
Он вытащил из саше голубоватую бумагу и быстро написал записку сидящему напротив него Лебрену: «Господин президент республики, имею честь вручить вам отставку моего кабинета».
Даладье не успел протянуть записку Лебрену, как ее перехватил Боннэ.
— Вы с ума сошли! — воскликнул он. — В такой момент!
Сарро с любопытством заглянул в записку:
— Конечно, о какой отставке можно говорить… — тихо прошептал он. — Война на пороге… Нельзя быть малодушным.
— Я ее не принимаю и не приму, — отмахнулся от всех Лебрен. — Продолжаем…
