Даладье быстро скомкал голубоватый листок.
— Итак, на чем мы остановились? На состоянии укреплений? — спросил президент.
Военные докладывали уже полтора часа. Их прервал телефонный звонок Франсуа Понсе из Берлина. Посол позвонил сначала на Кэ де'Орсе, но телефонистки перевели его на приемную президента. Боннэ поспешно вышел. Министры Франции подавленно замолчали.
На часах была половина первого пополудни.
— Я был приглашен к Гитлеру на одиннадцать часов, — отрывисто кричал в трубку посол. — Я приложил все усилия, чтобы доказать ему, что основные его требования могут быть удовлетворены без военной конфронтации. Буду информировать о дальнейшем ходе событий.
Боннэ безвольно опустил трубку на рычаг.
— Ничего, к сожалению, определенного, господа, — сказал он министрам. — Хотя Франсуа Понсе сделал все, что мог.
Тяжело, томительно было сидеть за длинным столом Совета министров.
— Мда… — протянул вдруг Лебрен. — Как не вспомнить Аристида Бриана… Король Альфонс XIII пригласил его поглядеть корриду, Бриану не понравилось кровавое зрелище. Король же все допытывался о впечатлениях гостя. Бриан сказал королю: «Ваше величество, уберите ваших матадоров, пикадоров и тореадоров, позвольте мне выйти на арену с маленькой охапкой сена, и думаю, я сумею отлично поладить с быком!» Король обиженно ответил: «Не обольщайтесь надеждой, господин Бриан!» Действительно, с охапкой сена к разъяренному быку не подходят. — Лебрен вдруг в упор посмотрел на Боннэ. — Как вы полагаете, Жорж, кто были те пикадоры и тореро, что взъярили берлинского быка?
Даладье отвел глаза. Сарро вспыхнул. Боннэ и бровью не повел.
— Конечно, господин президент, Чемберлен напрасно унижался в Годесберге, — равнодушно заметил он.
Пробило два часа дня. Все невольно втянули головы в плечи. Министры представляли, как сейчас на площадях, бульварах, набережных собираются толпы парижан, как редакторы газет приостанавливают вечерние выпуски. Все ждут и боятся услышать роковое: война!
Франсуа Понсе позвонил в три часа:
— Гитлер решил отсрочить вступление германских войск в Чехословакию. Он согласен созвать в Мюнхене конференцию. Приглашаются главы французского, английского и итальянского правительств.
Боннэ судорожно втянул в себя воздух.
XXV
Миссис Грейс Майкл О'Брайн чуть отдернула занавеску, горько вздохнула и отошла от окна. Люстра в ее спальне горела с вечера — она не могла спать с той минуты, как муж сообщил, что отправляется на континент. Отец миссис Грейс погиб в великой войне. Он тоже сказал на прощание матери, что едет на континент ненадолго. Грейс мороз продирал по коже, когда она вспоминала то прощание и сравнивала его с этим. Как же ехать Майклу, если прямо перед домом выкопали блиндаж, дважды заходил констебль насчет мешков с песком и светомаскировки, а вечером занес детские противогазы, что, конечно, крайне любезно с его стороны — от войны больше всего страдают дети. К тому же, как рассказывают, в пунктах по выдаче противогазов большие очереди, люди, стоящие в них, слишком напуганы и говорят бог знает о чем, невозможно стоять там с детьми.
Майкл лишь усмехается. И шутит. Томас Мор тоже шутил, поднимаясь на эшафот: «Сэр, помогите мне подняться по этим ступеням, — сказал он палачу, — а вниз я уж как-нибудь сам». Эта его острота включена даже в школьный курс истории, как образец британского самообладания. Томас Мор, конечно, великий пример для подражания… Но сегодня, вероятно, уместнее купить побольше сахара и лука, подумать о запасах мыла и спичек, иначе с детьми будет очень туго. «И как будет страшно, — подумала миссис О'Брайн, — когда бомбы посыплются на нас прямо из пелены тумана! Ведь когда видишь вражеские самолеты, то готовишь себя заранее…» Она посмотрела на портплед, который укладывала для мужа, вспомнила про ладанку. Конечно, ладанка отцу не помогла — он был убит. Но все-таки спокойнее, есть надежда, что господь охранит. Ладанки у миссис о'Брайн не было, поэтому она сняла свой медальон с миниатюрным изображением мук святого Себастьяна и засунула его в кармашек портпледа, куда муж не имел привычки что-либо класть, — Майкл может не понять ее тревоги и надежды.
Грейс услышала, как наверху стукнула дверь детской. Няня повел а детей завтракать. Ну что ж, в таком случае пора и ей выйти к семье.
Майкл пил кофе, и его вид показался миссис О'Брайн довольно беспечным. «Он думает, конечно, о войне. Действительно, слишком много говорят об этой войне. Но почему же не принимают мер?! Ведь нужно же что-то делать, пока она не началась, а эти сильные мужчины, от которых все зависит, лишь говорят, говорят… Вот сейчас Майкл закончит завтрак и пойдет в палату слушать, как говорят о войне. А слабым женщинам ничего не остается, как заранее делать то неприятное, что должно отвести голод, вшей, боль, холод хотя бы от детей. Я верно поступила, сказав кухарке, чтобы пока не готовила пуридж, овес может долго храниться. Эти новые маленькие пачки по три фунта… Моя мать в свое время покупала мешком — сейчас это было бы кстати», — подумала Грейс.
— Я снял со счета триста фунтов, — вдруг отрывисто, не поднимая на жену глаз, сказал О'Брайн. — Кроме того, если я не вернусь после 1 октября, получи в редакции мой гонорар за полмесяца. Тебе должны выплатить.
Зачем он это сказал? Чтобы не оставить семью без денег? Значит, он считает, что уже ничего не изменить? Тогда зачем он едет на континент? Грейс, кажется, догадалась и проговорила со всей осторожностью, со всей предупредительностью:
— Боюсь, дорогой, мистер Пойнт, дружба с которым никогда особенно не восхищала меня, втянет тебя в неприятности. Без него ты вряд ли стал бы добиваться поездки в Гаагу.
— Вероятно, я поеду в Мюнхен. Гитлер отказался проводить конференцию там, где предложил Рузвельт, он предпочитает свои стены.
— В Германию?! — ахнула миссис О'Брайн. — Как же так? Нет, Майкл, у нас дети, и ты имеешь определенные обяза… — она осеклась, потому что вошли Стив и Энн, их сын и дочь. — И зачем только господин Рузвельт вмешался в эту историю!
«И действительно, обывателю неясно, — думал О'Брайн, спускаясь в подземку, — какого черта нужно было господину Рузвельту посылать Гитлеру эту телеграмму с предложением созыва конференции всех стран, заинтересованных в споре. Он что, хочет присвоить себе лавры миротворца?»
Пойнта О'Брайн увидел у входа в палату лордов. Он только что поговорил с лордом Пассфильдом — Сидней Вебб резко порицал действия Гитлера, предрекал правительственный кризис во Франции, скорое падение Чемберлена, но был уверен, что войны никто не допустит.
— Старый утопист тебе не предсказал, как отзовутся на действия Рузвельта простые американцы? Не спросил тебя, зачем вообще Рузвельту чехи, если даже мы, живущие в Европе, не слишком заинтересованы в их судьбе? — насмешливо спросил О'Брайн Пойнта.
— А затем, чтобы максимально раскалить события, и тогда начавшаяся война приведет к уничтожению и фашизма, и большевизма одновременно, этих двух крайностей, мешающих дышать всему миру. Таким образом, идейные и экономические конкуренты США будут устранены. Больше нам ничего не надо. Мир будет представлять собой большой-большой американский рынок. Извини, Майкл, но ты же знаешь, это не мои мысли.
— Надеюсь, — коротко бросил О'Брайн.
Он увидел, как в палату общин в окружении приверженцев направляется Черчилль. Видимо, здесь сегодня будет жарко, если прибыли и сэр Уинстон, и сэр Роберт Ванситарт, о, и даже Иден.
— Неужели они сегодня наконец-то вставят кляп этому старому дураку Чемберлену? — спросил Пойнт.
— Это будет сенсация… — без надежды отозвался О'Брайн.
Пойнт нарочито серьезно глянул на приятеля и вдруг рассмеялся:
