И свой визит он, естественно, начал с традиционного осмотра. Пан Феликс сдает… Но, видно, сейчас не помочь ему ни лекарствами, ни процедурами, ни курортотерапией, — в Лазнах теперь рейх. И все же Гофман достал рецептурные бланки.
— Не надо, доктор, — тихо сказал профессор, — в Праге сейчас не время бегать по аптекам. Да и все равно. Я уезжаю.
— В Лондон? Как врач я не советовал бы… Нижнее давление очень настораживает.
— А разве ваше сердце не разорвано, пан Карел? Разве вы без сердечной боли в состоянии смириться, что отдано все — истоки чешских рек, национальная гордость, все, чем была славна Чехия — хрусталем, горячими источниками, чудесами стеклодувов!
— Да… — горько кивнул Гофман. — Стало быть, в Лондоне вы можете встретить фрекен Ловитц. Жаль, что ее горячее участие вы не донесли до сердца президента.
— Президент мне не внял, — сухо ответил Дворник, и вдруг его рассеянный взгляд стал пристальным. — Позвольте, но откуда вам известно?…
— Я многое знаю, пан Феликс. Знаю и о ваших встречах с человеком по имени Роберт Дорн. И вы, должно быть, не раз вспоминали в эти дни, как он сетовал на уклончивость Бенеша, с которой президент относился к предложениям не пренебрегать реальной помощью СССР. Как он пытался предупредить вас о предательской политике британцев и французов. Теперь мы видим, насколько был прав Дорн.
— Это верно, — нехотя согласился Дворник, — хотя Дорн высказывался не столь прямо.
— Естественно. Он не мог говорить с вами напрямик, чтобы не разрушить образа, в котором вы воспринимали его, образа шведского лесопромышленника.
— Кто же на самом деле этот человек? И почему, доктор, сегодня вы заговорили о нем?
Гофман почувствовал, профессор всерьез забеспокоился.
— Он действительно шведский лесопромышленник, — уверенно ответил Гофман, помедлил и повторил. — Да, промышленник. А я сегодня заговорил о нем потому, что прошу вас принять его у себя дома.
Ответный взгляд профессора был совершенно обескураженным.
— Дорн сейчас в Праге. Вам необходимо с ним встретиться.
— Разве от этого зависит дальнейшее развитие событий? — спросил Дворник. — Разве еще можно что-то изменить?
— Да, если продолжать бороться.
— Я стар для борьбы. Да и мое время кончилось. Время мягкотелых интеллигентствующих демократов, исполненных лучших намерений.
— Не все так считают, к счастью. Дорн в числе таких людей. Прошу вас, найдите для него время. Иначе… Иначе в дальнейшем Дорн вряд ли поможет правому делу.
— Хорошо, предположим, мы встретимся, — Гофман видел, профессор не слишком рад. — Что даст наша встреча? Как я должен себя вести? О чем говорить с Дорном? Он хочет еще что-то узнать у меня? Еще раз в чем-то убедить? Вряд ли уместны и обоюдные сожаления.
— Вам не о чем сожалеть. Во всяком случае, когда к вам придут люди от Дорна, чтобы договориться о дне и часе, они не должны даже подозревать о ваших сожалениях. И прошу вас, пан Феликс, сразу же позвонить мне и сообщить о времени встречи с Дорном. От этого будет зависеть многое. А сейчас мы вместе подумаем, как лучше построить беседу с Дорном. Тут есть одна тонкость. Ваш разговор в какой-то степени должен обязательно подтвердить, что лондонские беседы… велись именно в той завуалированной манере, о которой мы с вами только что вспоминали… и не могли нанести ущерба другой стране.
— Разве Дорн будет записывать разговор? Только этого не хватало! — профессор возмутился.
Гофман растерялся. Он меньше всего хотел пугать или расстраивать Дворника. Он надеялся, что избежит необходимости называть встречу очной ставкой, которую будут слушать немцы.
— Да, я забыл добавить, — продолжил Гофман со значением, — возможно, Дорн придет не один. И скорее всего, человек, который будет его сопровождать, захочет убедиться, что ваши лондонские отношения с Дорном…
— Прекратите вертеть вокруг да около, доктор! — воскликнул Дворник. — Что за лекарская привычка избегать оглушающих сведений! Вам она не к лицу. Да и я не так уж стар и малодушен. Под другой страной имеется в виду рейх? Спутник Дорна из их разведки?! Вашего Дорна, что, спасать надо?
— Увы, — с облегчением выдохнул Гофман.
Мундир нашелся. Правда, Гофман волновался, окажется ли он впору, но Фернандес натянул галифе и френч без колебаний. Это не то, конечно, в чем щеголяют офицеры чешского Генштаба, но сойдет, со скидкой на чрезвычайное положение, когда каждый военный в любой момент может облачиться в полевую форму. Если еще Гофман выдаст тетушкину рабочую шкатулку, то, подогнанная на живую нитку, форма будет сидеть как влитая.
— Кого вы раздели? — полюбопытствовал Фернандес, ушивая пояс.
Гофман тяжко вздохнул и ответил:
— Никогда в жизни мне не приходилось столько фантазировать.
— Боже мой… Ну, и что вы напридумывали?
— Я сказал сыну здешнего начальника полиции, что из Судет ко мне пришел надежный человек и ему желательно стать военным.
— Что вам ответили?
— Сейчас особых пояснений не требуют, либо помогают, либо вредят. Но молодой Лаба порядочный парень.
— Я что вам говорил? — Фернандес широко улыбнулся. — Я никогда не ставлю нерешаемых задач, ни перед собой, ни тем более перед друзьями.
— А как быть мне? Профессор сообщил, что ждет гостей сегодня вечером.
— Вот и отлично. Купите себе на сегодняшний вечер билет в оперу. Все. Я пошел.
Фернандес аккуратно застегнул все пуговицы френча. Лицо его стало серьезным. Он подошел к Гофману, положил руку ему на плечо:
— Я не хочу говорить громких слов, Карел. Ваша совесть сама укажет вам путь.
— Мы расстаемся, — понял Гофман.
— Нет. Просто расходятся наши дороги. Спасибо, Карел, и берегите себя.
Когда Фриц Дост понял, что темноволосый чешский офицер, неожиданно возникший во дворе, направляется прямо к нему, ему показалось, что земля ушла из-под ног. Он невольно остановился, как бы ожидая незнакомца. Промелькнула мысль: «Этот офицер, конечно, не один. Хорошо, что они застали меня не на явочной квартире, куда меня определил на житье Краух. Самое страшное, что там оружие».
— Честь имею! — козырнул офицер. — Полковник Моравец поручил мне сообщить, в ваших интересах немедленно встретиться с вашим соотечественником герром Тюммелем. Господин Дорн находится у него. Я могу передать полковнику Моравцу, что вы меня поняли? Честь имею! — чешский офицер, как по команде, развернулся через плечо, прошел арку двора и исчез за углом.
Несколько секунд Дост, приходя в себя, пытался осознать, на каком языке с ним говорили, на чешском или немецком, — кажется, все-таки на немецком.
XXXIII
Дворник открыл дверь сам.
— Меня предупредили о вашем визите, мистер Дорн. Прошу. Порой приятно увидеться с теми, кто украшал своим обществом долгие зарубежные путешествия.
Дворник закрыл дверь, критически осмотрев замки, словно сомневался в их надежности.
Они вошли в большую комнату, обставленную старой мягкой мебелью. Некогда золотистый плюш обивки потемнел и стал почти коричневым. Дорн увидел на стене единственный фотографический портрет
