Люба прочитала сонет еще раз. Что-то тревожное, мучительное вдруг всплыло из-за шекспировских строк. Она попыталась вскочить, пока не поздно, вернуться к Феликсу…
— Сядьте, девушка! — сердито заворчал сосед. — Пока самолет не наберет высоту, ходить по салону запрещено. Правил не знаете?
Люба мельком глянула на соседа. Ах, да… Господи, что же стихи способны с ней сделать! Но почему, почему Феликс выбрал именно эти, с такой горькой концовкой?
Люба приподняла листок с сонетом, за ним оказалась стопка других, обычных канцелярских, чуть сероватых, исписанных четким учительским почерком. Николаев начинал с того, чем кончил бессмертный англичанин: «Что без тебя просторный этот свет? Ты в нем одна. Да, моя любимая, моя дорогая, это так, — Любино сердце заныло, ее даже замутило слегка, голова закружилась от разлуки, от утраченной близости. — Любимая моя, не смею писать вам «ты» даже после всего, что связало нас. Когда вы прочтете мою исповедь, вам станет ясно, отчего, станет ясно, что ожидает меня в самом ближайшем будущем. Даже если мне удастся пережить это будущее, даже если, закрыв на мир глаза, я смогу переступить через несколько черных лет, я уже не посмею предстать перед вами. Тогда ради чего идти на унижения и муки? Одним лишь оправдаюсь, как мог, я пытался оставаться честным с вами. И с вами я был честен. Молчал — лишь поэтому не лгал. Трусливо боялся потерять вас, все время надеялся на чудо, что минует меня чаша сия, перемелется, забудется, начнется новая жизнь, словно не знал, что рано или поздно вам станет известно все и вы отвернетесь от меня с презрением.
Предпочту исчезнуть, но не хочу оставаться в вашей памяти лгуном. Вот почему я это пишу. Иванцова была права…»
Люба читала и плакала. Сначала беззвучно, тихо, глотая слезы, потом рыдания, сотрясая ее тело, прорвались отчаянными судорожными всхлипами, и она уже не владела собой — она рыдала в голос, громко, как на похоронах, не стесняясь никого, ничего.
Рядом вмиг оказались две стюардессы. Одна безуспешно пыталась выяснить, в чем дело, другая протягивала кругленький аэрофлотский стаканчик с водой, откуда-то запахло валерианкой, ближайшие соседи предлагали сердечное…
Люба взяла нарзан, смешанный с лимонадом, выпила один стаканчик, второй, ей налили еще… и вдруг она увидела Феликса. Он стоял совсем рядом и что-то говорил, только она никак не могла расслышать его слова в общем гвалте. Она протянула к нему руки, привстала, совсем не чувствуя, как на грудь полилась вода из стаканчика, — Феликс шагнул ей навстречу, все другие сразу исчезли, и они вместе зашагали по залитому солнцем песку, и у самых ног плескалось море…
Люба не почувствовала, как одна стюардесса подхватила ее на руки, не услышала, как другая истошно закричала:
— Врача! Товарищи, среди вас есть медики?
ПИСЬМО ПОДПОЛКОВНИКА НИКОЛАЕВА Ф. Н. КАПИТАНУ ВИРТАНЕН Л. К, ПРОЧИТАННОЕ ВПОСЛЕДСТВИИ ПОЛКОВНИКОМ БЫКОВЫМ В. И.
«Я всегда недоумевал, будучи школьным учителем, отчего это пушкинский эпиграф к «Капитанской дочке» проскальзывает мимо внимания учителей и учеников? А там сказано: «Береги честь смолоду». Гринев сберег честь свою, долго и счастливо жил с любимой Машей Мироновой.
Мы с вами, Любочка, много говорили о времени и человеке. Задавая вопрос по тому или иному поводу — кто же виноват, кто был виноват, кто оказался виновным — время или человек? Да, разное время диктует свои разные условия. Но ведь человек наделен высшим правом — правом выбора. Спасибо, дорогая, что вы наконец помогли мне сделать единственный выбор, чтобы хоть в чем-то, хоть как-то еще считать себя человеком, не подонком. Иначе письмо это не было бы написано.
Я не знаю, кто, за что и как убил сержанта Иванцова. Я знаю только, что за полчаса до гибели он связался со мной по рации и сказал два слова: «Товар прошел». Это означало, что тщательно законспирированные тонны мандаринов переданы получателю, который вывезет их морем в края, мне неизвестные. В этой операции мне отводилась роль прикрытия, и только. Я должен был на все смотреть сквозь пальцы и держать в ОВД Иванцова. В этой роли я выходил на сцену раза два-три в сезон. За это мне полагалась сумма, не такая уж большая, чтобы ради нее продать свою шкуру. Я и не брал эти деньги, надеясь, что этот отказ делает меня лучше других. Но если бы я отказался не только от денег, а от участия в акции с левыми фруктами, меня выбросили бы из милиции с волчьим билетом. И боюсь, не только из милиции. «Мандариновая мафия» — это Наталья Разинская, Валентин Гуляев, подполковник Шатурко и подполковник Николаев, исполнитель — сержант Иванцов. Вот и вся компания. Какие-то надежды возродились было у меня, когда поменялось руководство УВД. Но, увы, генерал Осипенко не смог разглядеть многих в Инском управлении, хотя и старался. Спаянная крепкая рать втянула меня в свои ряды. Не вырваться, не скрыться. Впрочем, что оправдываться? Неча на зеркало пенять…
Чем мне еще помочь вам? Прилагаю некоторые документы, которые лучше, чем я, расскажут о многом. Наверное, читая все это, вы думаете, как же я мог так легко пойти по скользкому пути, так легко сдаться на милость этим людям? Наверное, потому, что слишком долго жил и работал с душами святыми — с детьми, с моряками… Вот и не сумел себя закалить. А книжные премудрости, коими обогатил себя, видно, не для нашего времени. Другие ценности, другая шкала измерений. Но появились вы, Люба. Благодарю. Я снова почувствовал себя человеком. Как вы однажды сказали — книжный. Но разве этого мало, если чувствуешь в себе наконец душу, совесть, если осознаешь свой долг? Как это у Толстого? Посмотрите эпиграф к «Анне Карениной» — сейчас не берусь воспроизвести на память. Ваш до конца…»
XXXII
Кажется, не так давно Быков провожал ее в Инск. Она, живая, здоровая, веселая, сидела с ним в машине, ветер шевелил ее пышные белокурые волосы, на губах играли солнечные зайчики.
Полковник Быков смотрел на безжизненное лицо — Виртанен лежала на носилках, ей только что, прямо в салоне самолета, врачи ввели адреналин в сердечную мышцу, стимулировали сердце фибриллятором.
Быков перевел дыхание, увидев, как на пожелтевшем уже лбу выступают бисеринки пота… Санитары подняли носилки, понесли к реанимобилю. Быков подошел к стюардессам.
— Спасибо вам, девушки. Как ваши фамилии? МВД СССР вынесет вам благодарность.
Та, что повыше и помолже, махнула зажатым в руке мокрым от слез платочком:
— Какая благодарность!.. Лишь бы она жива была. Такая симпатичная…
Генерала Панкратова Быков по телефону не нашел. Позвонил в свою группу.
— Лейтенант Сиволодский.
— Михаил Игоревич, немедленно телефонограмму в Инск, генералу Осипенко. Первое: обеспечить личную безопасность Нечитайло. Второе: немедленно задержать следующих граждан: Разинскую Наталью Валериановну, Гуляева Валентина Ивановича, полковника милиции Шатурко и подполковника милиции Николаева. Третье. Запроси у прокурора Инска содержание последних показаний Иванцовой. Все понял? Повтори.
Лейтенант Сиволодский повторил и добавил:
— Как Виртанен? Жива?
— Пока да. Состояние крайне тяжелое. Останусь в госпитале, пока картина не прояснится.
Быкову вдруг вспомнился первый разговор с генералом, когда тот настаивал на командировке Виртанен, убеждал, что так будет лучше для дела. «А если бы не это — я бы сейчас лежал на носилках?» — спросил Быков себя. И решил: поедет в Инск, следствие о покушении на жизнь Виртанен проведет сам. А в том, что это было именно покушением, он не сомневался.
Мимо прошла закутанная в белое сестра. На ногах — белые бахилы. Быков попытался обратиться к
