с дороги. Это вот Георгий – сын моей тети, и Никола сейчас прибежит. Проходи в дом, не стесняйся. Тетя Лейла сейчас выйдет. Она прилегла на часок. Сердце у нее, сердце, милая… Врач говорит, в больницу надо ложиться. – Она говорила по-русски с южным акцентом, так, как говорят в Одессе или Николаеве, – мягко, с придыханием, однако быстро, четко. Смуглое лицо ее то и дело озарялось белозубой улыбкой. – Тебя дядя Симеон из окна увидал.
Катя вошла. Весь двор был забит машинами: желтое такси, две иномарки, «девятка» и старая «Победа»-»жучок». В остальном весь участок пока еще был захламлен стройматериалами. Юный горбун в очках, явно робея, хрипло откашлялся и пригласил Катю в дом. Он доходил ей едва до плеча.
Внутри их встретили прохладные сумерки просторного холла-прихожей и… груда обуви у двери в углу, беспорядочно наваленной на новенькое ковровое покрытие. Столько обуви и такой разной Катя видела только в магазине: детские сандалики, кроссовки, женские лодочки, разбитые стоптанные башмаки, калоши, чешки, модельные «шузы» на толстых каблуках, вьетнамки резиновые – словно тут целый полк разувался. Катя поняла: тут, как на Востоке, видимо, ходят дома без обуви. Ковры, наверное, дорогие. Очкарик стряхнул с ног кроссовки. Катя тоже сняла туфельки. Боже, ну и красота так вот босиком! Без этих фирменных ходуль.
– Проходите вот сюда, – Катю провели направо по коридору, распахнув перед ней дубовую финскую дверь. За ней всю комнату занимал огромный, как футбольное поле, стол, накрытый узорчатой индийской скатертью. Под потолком несколько клеток с канарейками. На подоконниках – буйство комнатной флоры. В простенке между окнами – большое распятие и великолепный портрет маслом в золоченой раме. Катя узнала на портрете Николая Сличенко в черном, расшитом серебром концертном костюме. Послышался шум со второго этажа, по лестнице спускалась ватага детей. Все девочки в ситцевых платьицах с косичками – точно гнутая черная проволочка. Спутница Кати прикрикнула на них, они на секунду умолкли, потом снова затараторили, побежали во двор – играть.
Неизвестно отчего, но этот только что отстроенный, пахнущий смолистым деревом, набитый детворой, обувью, канарейками, кактусами и такими чудесными портретами цыганский дом очень понравился Кате. Она улыбнулась горбуну:
– Как у вас тут славно. Я никогда не была у… В общем, у ваших… Извините, а эти девочки, точно целый класс – так их много, кто они Госпоже Лейле?
– Родственницы, племянницы и так, – очкарик выдвинул один из стульев. – Садись. И не называй ее госпожа. Лейла, и все. А я тебя тот раз видел, когда вы сына привезли. Нога у него зажила уже. Связки были порваны. А теперь снова носится вовсю.
– Сына? – Катя воззрилась на собеседника. – Это что же, твой сын был? Подожди, а тебе-то самому сколько лет? Ой, прости, если что не так сказала. Георгий, да? А я Катя. Но ты такой… молодой на вид, а сын твой уже большой мальчик и… Нет, ну ты даешь! – Она тоже фыркнула и засмеялась.
Цыган грустно улыбнулся.
– Яна наша сегодня варенье варит из черешни. Хочешь? Пенки любишь? – спросил он просто.
– Нет, спасибо, я…
Но он уже сунулся в дверь и что-то крикнул по-своему. Через пять минут на индийскую скатерть перед Катей поставили два чайника – зеленый чай и обычный, несколько вазочек с вареньем, медом, сушеный кизил и чернослив на блюдце, орехи, дольки лимона и киви в пластмассовом корытце. А потом в дверях появилась и сама Госпожа Лейла, облаченная в просторный цветастый балахон без рукавов. В ушах ее поблескивали крохотные алмазные сережки «гвоздики», голова была повязана шелковой косынкой. А под ней явно топорщились бигуди.
Кате встреча со знаменитой на все Подмосковье гадалкой представлялась совсем иначе: таинственный полумрак задернутых штор, зеленое столовое сукно, карты, огонь свечей, хрустальный шар. А тут… Ни тебе кочевья, ни дыма таборных костров, ни гитарных переборов – чай с вареньем, свист канареек, мальчишка- горбун, желторотый, козыряющий каким-то сыном, эти бигуди на голове ясновидящей…
– Здравствуй, дарагая мая девочка, – Лейла плыла к столу, как фрегат под парусом. – Сон в руку был. Знала, что навестишь меня. Обязательно.
«Как же, знала ты», – подумала Катя. Ей вдруг пришла в голову тревожная мысль: гадалка-то не бесплатно ворожит! У нее, видишь ли, и запись по телефону, и клиентура, значит, и мзду за свои прорицания она берет немалую.
– О деле твоем после поговорим, душа моя. Пей чай. Может, водочки выпьешь? Нет, ну бог с ней. Отдыхай, рано ведь сегодня встать пришлось, до меня путь неблизкий, – цыганка скользнула по лицу Кати темным взором. – А где же парень-то твой? Чего ж не наведался в гости?
– Занят на работе, – Катя попробовала варенье из черешни. – Чудо какая прелесть!
Очкарик вышел из комнаты, оставив их одних.
– Этот молодой человек сказал, что он отец вашего внука, – робко начала Катя, – такой юный и уже…
– Сын, – Лейла вздохнула, подлила себе зеленого чая. – Летом двадцать четыре будет. Родила его, как взглянула – матерь божья, какой… Что делать? Бог не послал здоровья. А парень добрый, ласковый. Что ты будешь делать – едва оперился, девчонке пузо набил. Сама легла, дуреха. Ну, выкуп дали, свадьбу сыграли. Ей и четырнадцати еще не было, моему только-только. Жили у меня вот тут, как котятки. Девка хорошая. Но опять бог счастья не дал – прибрал: умерла родами. Для этого дела, милая, ума много не надо. Чуть из яиц вылупились, как уж цыпленок куру топчет. А потом, – цыганка махнула рукой. – Слезы одни потом только. У тебя, вот вижу, нет деток-то.
– Нет. – Катя пила чай.
– От любимого рожай. Только таким детям бог здоровья дает. У них звезда хорошая, высокая, яркая, неугасимая звезда до конца дней. Мой-то скоро погаснет. Жаль мне. А что сделаешь?
– Что вы, почему? Ваш сын такой симпатичный. Мало ли сейчас инвалидов, а живут долго. – Катя была тронута: может, ворожея и лжет, но как-то невесело, печально.
– Внук мне в радость. Ничего, останется он, не прервет род. У него линия жизни крепкая. На встречи с хорошими людьми он богат судьбой. А ты гадать, что ль, ко мне приехала? – Цыганка зорко глянула Кате в глаза и усмехнулась: – Ты же не веришь нам.
– Откуда вы знаете? – удивилась Катя.
