настроении, чтобы предоставить его графу. Однако как вы сюда пробрались? Я начинаю верить в волшебство.
– Я пробрался через камин, Екатерина, – дерзко произнес в ответ капитан, – но ты, видимо, не догадываешься, с какой целью?
Екатерина отбросила перо в сторону и громко расхохоталась.
– Чего тут догадываться-то, с какой обычно целью мужчина вторгается к женщине в спальню?
– Ты ошибаешься…
– Нет, мой друг, я не ошибаюсь, ты не первый, чьи чувства я заставила волноваться, – продолжала царица, – мне следовало бы на тебя рассердиться, но я люблю храбрых мужчин, если они… красивы.
Она встала из-за стола, быстро подошла к великолепному дивану, стоящему близ камина, и со всем кокетством, на какое только была способна, опустилась на него.
– Подойди! Разве ты не знаешь, где твое место? У моих ног! Давай, ты должен помочь мне хорошо провести время, но горе тебе, если ты окажешься недостаточно страстным любовником, иди же сюда!
– Я ненавижу тебя, тиранка! – крикнул Чоглоков. – И покараю тебя за твои злодеяния, как ты того заслуживаешь. Здесь нет никого, кто мог бы тебя защитить…
– Ты так думаешь, – промолвила Екатерина, – а если я сама в состоянии себя защитить? – Она поднялась, безбоязненно подошла к Чоглокову и положила свою красивую белую руку ему на плечо. – Ты хочешь меня убить? Ты?
– Я убью тебя…
– Нет, ты будешь лежать у меня в ногах и молить о милости, – воскликнула царица, – если б ты действительно хотел лишить меня жизни, то вполне мог бы сделать это во время парада или еще где- нибудь, там, где я лишь монархиня, здесь же, где я только женщина, здесь ты не можешь меня убить, здесь ты должен меня любить, вожделеть меня, я ль не желанная женщина? Сейчас, когда я знаю, что ты ненавидишь меня, сейчас мысль заключить тебя в свои объятия тем более возбуждает меня. Отбрось прочь свой кинжал, Брут, иди же, я хочу быть милостивой.
И прежде, чем капитан успел догадаться о ее намерениях, она обняла его за шею полными нежными руками и увлекла за собой к дивану.
– Нет, нет! Я презираю тебя, – закричал Чоглоков и выхватил кинжал, спрятанный у него на груди; но в ту же секунду Екатерина, оторвавшись от него, подскочила к камину, схватила пистолет, со взведенным курком лежавший наготове на каминной полке, и направила ему в грудь.
– Ни с места, или я пристрелю тебя!
Мгновения, пока Чоглоков размышлял, Екатерине Второй оказалось достаточно, чтобы с проворством тигрицы отступить к стене и нажать кнопку, отворявшую потайную дверь. Через проход в ней к царице обычно являлся Орлов, являлись и другие фавориты, которых она выбирала себе на несколько часов, а потом вновь отсылала прочь, однако сейчас в проеме сверкнули шпаги и штыки, и когда капитан стремительно бросился на царицу, чтобы пронзить ее своим кинжалом, навстречу ему ринулись два офицера и гренадеры из личной охраны.
Чоглоков начал защищаться с необычайной отвагой.
– Не убивайте его, взять его живым и невредимым, – приказала царица.
Завязалась беспорядочная рукопашная схватка, в которой Чоглоков уложил наповал одного из офицеров, а второго, равно как и некоторых противостоящих ему солдат, ранил, однако в конце концов он был повален на пол и связан.
Екатерина Вторая с жутким удовлетворением посмотрела на смертельного врага, жизнь и смерть которого отныне находились в ее руках.
– Уведите его, – сказала она, – и хорошенько его стерегите, но перед этим ты, Чоглоков, должен узнать, что мне было заранее известно о твоем нападении и я смогла к нему подготовиться. Я, как Цезарь под кинжалом Брута, пала бы от твоей руки, когда бы не одна славная девушка, которая предупредила меня о тебе.
– Маша?! Быть такого не может! – закричал пленник Екатерины.
– Ты угадал, – ответила она, – Маша Самсонова.
Чоглоков рухнул наземь, он потерял сознание.
Весть о покушении Чоглокова и о его аресте с быстротою молнии распространилась по Москве. На следующий день, чуть начало светать, Маша узнала об этом событии от писца имперской канцелярии, господина Ямроевича, который связывал с произошедшим самые далекоидущие последствия. И хотя она была убеждена, что поступила правильно и разумно, а ее родители, так же как и Ямроевич, одобряли ее шаг, она тем не менее испытывала мучительный страх за судьбу возлюбленного, и ее слезам не было конца, пока в доме не появился камергер царицы и не вызвал ее к ней.
Тогда она тотчас же успокоилась. «Императрица сдержит данное слово, – думала она, – она поэтому и приглашает». Маша быстро оделась в самое лучшее платье и вместе с камергером уселась в поджидавшую их придворную карету. Прибыв во дворец, она была препровождена в будуар императрицы, где ей велено было подождать.
Екатерина не долго заставила ее терзаться сомнениями, она величественно, с высоко поднятой головой вошла в комнату в черном бархатном платье, растекающимся позади нее длинным шлейфом и подчеркивающим ослепительную пышность ее великолепного бюста. Маша приблизилась к императрице и опустилась перед ней на колени.
– Мне жаль тебя, – со злой усмешкой проговорила Екатерина, оставляя девушку стоять перед собой на коленях, – но все вышло иначе, чем мы рассчитывали, и несмотря на твое предупреждение, Чоглокову удалось бы меня убить, если б я не сохранила присутствие духа и хитростью не завлекла его в поставленную мною ловушку. Представь себе, бедняга, разыгрывая из себя Брута, собирался меня заколоть, лежал у моих ног и умолял оказать ему милость, да, истинная правда, бедное дитя, но ему придется поплатиться за то, что он оказался тебе неверен, пусть всего лишь несколько секунд. Давай его колесуем, как ты полагаешь?
Маша громко разрыдалась.
– Ну, говори, – продолжала царица, по-прежнему заставляя девушку стоять перед собой на коленях, – ты согласна, или ты хочешь придумать еще какие-нибудь истязания для этого жалкого создания?
Маша в знак отрицания печально покачала головой.
– Если мой возлюбленный оказался не в силах противостоять чарам твоей красоты, возвышенная женщина, то я не могу на него за это сердиться! Кто из мужчин может видеть вас, приблизиться к вам и не боготворить вас?
Екатерина улыбнулась, на сей раз дружелюбнее, ибо невольное восхваление простой девушки польстило ей.
– Я прощаю ему, что опьяненный твоей божественной прелестью, он позабыл меня, – продолжала Маша, – и я умоляю вас, государыня, вспомнить честное слово, которое вы милостиво дали мне.
– Я дала его на тот случай, если твое предупреждение предотвратит нападение этого безрассудного человека.
– Нет, нет, вы дали его безо всяких условий.
– Правда? – Екатерина досадливо нахмурила брови. А если я считаю себя освобожденной от данного обещания, кому ты собираешься на меня жаловаться?
– Вам самой, – воскликнула Маша, – потому что вы не можете оказаться столь неблагородной, вы великая, а следовательно, великодушная. Что может быть священнее монаршего слова?
– Я не в праве помиловать Чоглокова, – возразила Екатерина Вторая, решительно и категорично отвергая приведенный аргумент, – это только вдохновило бы недовольных! И прежде всего его самого! Разве я когда-нибудь чувствовала бы себя в безопасности от его ненависти? Поверь мне, Маша, я обязана проявить непреклонность: только мертвые больше не возвращаются.
– Ради всего святого, – закричала бедная девушка, вместе с ним вы убьете и меня! Сжальтесь над моею жизнью.
