Леопольд фон Захер-Мазох
Елизавета и Фридрих Великий
1
Интриги
В связи с так называемым заговором Ботта и процессом Лапухиной императрица на данный момент, казалось, настроилась против венского двора и склонилась в пользу прусских интересов.
Ибо за последнее время Лесток одержал над Бестужевым две победы, значение которых невозможно было переоценить. Сначала ему удалось подвигнуть царицу на то, чтобы она высказала пожелание снова увидеть при своем дворе маркиза де ля Шетарди в качестве представителя Франции. Поскольку этот ловкий дипломат как никто другой умел расположить ее к себе, оказывая на нее очень большое влияние, то его возвращение в Петербург дало русской партии серьезное основание для беспокойства, тогда как Лесток даже не старался скрывать своего торжества.
Еще более значительного успеха Лесток добился в отношении выбора будущей супруги для престолонаследника.
Фридрих Великий имел ясное представление о том, какое влияние в то время родственные отношения дворов еще оказывали на внешнюю политику. И он стал первым монархом, который полностью освободился от этой зависимости, но тем не менее он сам колебался, чтобы извлекать из этих отношений выгоду для себя при других дворах. Как только он узнал, что Елизавета озаботилась устройством брачного союза великого князя Петра, он привел в действие все рычаги в Петербурге. Австрия поддерживала сватовство саксонского двора, который предложил в жены российскому престолонаследнику принцессу Марианну, вторую дочь Августа Третьего[1] .
Ничто не могло более противоречить прусским интересам, чем подобная комбинация. Между тем Лесток интриговал в пользу короля Пруссии и действовал настолько успешно, что царица теперь присмотрела для своей цели старшую сестру Фридриха Великого, Луизу-Ульрику. Однако это оказалось гораздо больше того, чего желал добиться Фридрих, он был совершенно не расположен пожертвовать прусской принцессой только ради того, чтобы вывести из игры принцессу саксонскую. А посему он поспешил порекомендовать царице Анхальт-Цербстскую принцессу Софью Августу Фридерику, ставшую впоследствии российской императрицей Екатериной Второй. Эта принцесса, в ту пору еще не достигшая пятнадцатилетнего возраста, казалось, во всех отношениях соответствовала планам как Пруссии, так и России. Ее отец был прусским генералом и комендантом Штеттина[2] , сама же она вместе с матерью, Иоганной Елизаветой, урожденной принцессой Голштейнской и сестрой наследника шведского престола, равно остроумной и склонной к интригам женщиной, в то время как раз находилась в гостях при берлинском дворе.
По тайному поручению короля Пруссии брат герцогини, Фридрих Август, отправился с миссией в Санкт-Петербург. Его лучшим оружием был написанный знаменитым художником Песнэ[3] портрет красивой принцессы.
Сначала ему удалось совершенно очаровать им своего племянника, великого князя престолонаследника, затем он попытал счастья у императрицы, и та тоже оказалась покорена прелестным обликом принцессы, короче, все складывалось именно так, как и ожидал король Пруссии. Когда же амурный дипломат присовокупил к этому портрету красочное и благоприятное описание характера и задатков своей племянницы, Елизавета еще быстрее, чем можно было ожидать, приняла решение в ее пользу, тем более что и прусский посланник, барон Мардефельд, крупной денежной суммой подтолкнул и без того уже тесно связанного с прусскими интересами Лестока употребить всю власть, какой он снова обладал над царицей, в поддержку такой комбинации.
– Наилучшим вариантом я всегда считала, – сказала царица Бестужеву, сообщая ему о сделанном ею выборе, – подыскать такую принцессу, которая была бы протестантского вероисповедания и при этом происходила бы хотя и из светлейшего, однако все же настолько маленького дома, что ни иные связи его, ни свита, которую она бы взяла с собой, не смогли бы возбудить в среде русской нации излишних кривотолков или ревности. На эту роль больше всего подходит принцесса Цербстская, тем более, что она кроме того связана родственными узами с голштейнским домом.
Как опытный государственный чиновник, Бестужев не стал открыто возражать против решения царицы, однако сделал так, чтобы Синод, когда он по обыкновению должен был высказаться по поводу предполагаемого соединения, выступил с заявлением о его невозможности ввиду близкого родства. К такому повороту событий франко-прусская партия готова, разумеется, не была, однако она из-за этого вовсе не отказалась от своего плана, а попыталась с помощью подарков убедить в своей правоте членов собрания высшего русского духовенства и в первую очередь духовника царицы, что и в самом деле удалось сделать.
В феврале тысяча семьсот сорок четвертого года принцесса Анхальт-Цербстская вместе с матерью прибыли в Москву, и ее личное появление, ее любезность и обаяние ее необычайной красоты позволили быстро и без проблем преодолеть последние сомнения и затруднения, какие еще оставались. Царица была от нее в восторге, а престолонаследник вел себя совсем как страстный влюбленный.
Наконец Синод признал препятствия к бракосочетанию «несущественными» и девятого июля состоялся ее переход в православную веру, во время которого она была наречена Екатериной Алексеевной, а на следующий день последовало ее торжественное обручение с престолонаследником. Приблизительно в то же время Фридрих Великий добился аналогичного успеха. С согласия российской императрицы шведский кронпринц в августе того же года вступил в брак с прусской принцессой Луизой-Ульрикой в Дроттнингхольме[4] .
Теперь, кажется, настал подходящий момент подвести итог этого семейного объединения. Поэтому Фридрих Великий через своего посланника предложил царице создать оборонительно- наступательный союз. Однако ему пришлось столкнуться с тем фактом, что Бестужев крепче, чем полагали все его противники, стоял на ногах. В компании с Алексеем Разумовским, который, подобно Бестужеву, усматривал в возрастающей мощи Пруссии угрозу для России, он попытался уговорить Елизавету, как важно было бы для нее на случай новой войны не связывать себе опрометчиво руки, и таким образом барону фон Мардефельду пришлось удовольствоваться тем, что возобновлялся уже существующий между Россией и Пруссией трактат и к нему лишь добавлялась сформулированная в двусмысленных выражениях «Гарантия прусских штатов» со стороны России.
Только теперь стало видно, что старания Лестока и его партии свергнуть Бестужева потерпели полный провал. Успех последнего в борьбе против Пруссии сделал русского министра смелее и уже через несколько дней после подписания вышеупомянутого трактата его посетил супруг монархини, первый патриот России, чтобы обсудить с ним средства и пути свержения Лестока и де ля Шетарди.
Разумовский верно следовал принципу, выраженному малорусской пословицей: «Меньше говори да больше слушай», и поэтому всегда давал вволю высказываться другим. Вот и теперь он, подперев подбородок рукой, молча и внимательно выслушал изложение министра и когда тот, наконец, закончил, ограничился несколькими словами.
– В удалении Лестока я вижу единственное средство направить нашу политику в здоровое русло, следовательно, можете рассчитывать на меня, – произнес он в своей серьезной и прямодушной манере.
– На сей раз я просто уверен в успехе, – ответил Бестужев. – Наши противники сами дали мне в руки оружие против себя.
– Чем?
– Да этим пресловутым ботта-лапухинским процессом, – продолжал министр, – с помощью которого они намеревались погубить нас и который их самих ставит сейчас под удар.
Разумовский с сомнением поглядел на министра.
– Вы, верно, полагаете, что я рано радуюсь, – сказал Бестужев, – однако не забывайте, что я отнюдь не легкомысленный мечтатель и, главное, не француз. Мы, русские, испытываем почти непреодолимое недоверие к другим, часто не доверяя даже себе, и это, вероятно, одно из наших лучших качеств, потому что оно предохраняет нас от тех заблуждений и самообманов, которым в такой степени подвержены другие. Итак, выслушайте, пожалуйста, меня, а потом сами решайте, есть ли у меня основания считать нашу партию
