– Никто не хочет ничем жертвовать, считают, что так мы с вами потеряем если не все, то очень многое. Приезжал представитель администрации президента и люди из Министерства связи, им тоже не все равно, как у нас тут дела обернутся, – частил Маковский, ловко направляя Галича к матовым стеклянным дверям зала ожиданий. – Этот из администрации пока помалкивал. Но тут и без слов ясно, что заказа от Роскосмоса и НАСА по новой программе финансирования поставок нам не видать, пока не уладим этот дьявольский спор с бывшими компаньонами вашего отца.
– Они все в Силиконовой долине, – усмехнулся Галич.
– Вот именно что в долине. Там такие волки, Владимир Маркович! Оглянуться не успеем, как кости наши хрупнут на их зубах. Горштейн и компания наняли пять адвокатов из Бруклина здешним своим юристам на подмогу. Так что бой… если дойдет до открытой схватки в суде, обещает стать жарким.
– Это я уже в Лондоне понял, – Владимир Галич оглядел зал, в который они вошли. – Я бы от чашки кофе не отказался.
– Сейчас распоряжусь, они тут быстро обслуживают. По моему мнению, акционеров ваших винить нельзя. Своя рубашка ближе к телу, никто же не виноват, что ваш батюшка покойный Марк Анатольевич оставил такое завещание. Американским адвокатам достаточно озвучить в суде лишь главный пункт, с подачи тех, кто когда-то начинал работать с вашим отцом, создавая холдинг.
– Я никого не виню, и отец был прав, это его воля, он думал о будущем компании. И я подумаю над этим. Но вам, Маковский, не стоит ломать голову над нашими семейными делами. Я плачу вам такие деньги за то, чтобы вы помогли нам сохранить все, несмотря на все юридические препятствия, – Галич смотрел на Маковского сверху вниз. – Итак, что у нас на семнадцать тридцать? Документ подписан?
– Нет.
– Перспектива подписания?
– Пока нулевая.
– Голосовали?
– Против, я же сказал. Против вас. В пользу тех, кто в Силиконовой долине.
– Что вы с Добсоном предпримете?
– Я предлагаю вернуться к уставу компании, оспаривать по пунктам, то есть бить в самый корень, поднять базовые документы девяностых годов, там цепляться за все, что можно, оспорить условия партнерства, первоначальные доли капитала, вплоть до самого устава.
– Oк, – кивнул Владимир Галич.
– Добсон предлагает более легкий путь – попытаться выполнить условие завещания. Но тут мы целиком зависим от вас.
– Пожалуйста, посмотрите, как там с моим багажом, – вежливо попросил Владимир Галич.
Маковский побежал в зал прилета. Владимир сел на диван у окна, из которого открывался вид на летное поле, официантка принесла ему кофе и сахар в пакетиках. Владимир лениво обернулся и увидел на соседнем диване за столиком с чашкой чая в руке… да, с чашкой зеленого чая в руке, потому что она всегда пила только зеленый… свою бывшую жену Ирину. Рядом стояла детская складная коляска, а в ней спал ребенок.
Владимир ощутил, как кровь бросилась ему в лицо. Если бы она не заметила его, он бы поднялся и, позабыв про суетливого Маковского, про «Майбах», ожидавший его на стоянке аэропорта, поймал бы такси и уехал… сбежал. Но Ирина смотрела на него. Вот она встала ему навстречу – высокая, стройная, так похожая на Уму Турман.
– Привет.
– Здравствуй, Ира. Куда летишь?
– К мужу в Буэнос-Айрес. Все прививки Саньке сделали, теперь можно, будем с ним там жить, в посольстве.
Владимир Галич знал, что муж Ирины, к которому она ушла, изменив и забеременев, ныне российский консул в Аргентине и Бразилии. Она была внучкой и дочерью дипломата и в конце концов выбрала дипломата себе в мужья, родила ему сына, а он, Владимир Галич, ее первый муж, любивший ее с четвертого класса, остался один.
– А ты как, Володя?
– Я прекрасно.
– Откуда прилетел?
– Из Лондона.
– Понятно, – она смотрела на него, прищурившись. В коляске спал ребенок – не его сын, а этого консула.
Они в школе с четвертого класса сидели за одной партой. Их так посадила учительница, вроде бы наказала его, Вовку Галича, за шалости. Сидеть с девчонкой! А он влюбился в Ирку, и не существовало дня и часа из тех уже забытых, стершихся из памяти лет детства, чтобы он не мечтал о ней.
Когда девочка превращается в мечту, ваши дела – швах. Когда мечта обретает образ принцессы Грезы, вы уже не принадлежите себе.
Тили-тили-тесто – жених и невеста… Нет, в их время в школе уже никто не пользовался такими древними дразнилками. У всех в карманах уже пищали мобильники, и пацаны тайком скачивали порно из Интернета. Голые сиськи весьма котировались.
Когда его старший брат Борис, которому уже исполнилось четырнадцать, спросил его, двенадцатилетнего, напрямик: «Было у тебя с Иркой?», то он, Галич-младший, лишь покраснел как рак и чуть не умер от стыда. Он так и не ответил брату. Борис так и не узнал, что на тот момент они с Иркой даже еще не поцеловались ни разу. А потом старшего брата не стало. Его убили.
Ирина вместе с родителями пришла на похороны на Немецкое кладбище.
Все случилось так давно…
И тот их первый детский поцелуй на кладбище за памятником. И вся последующая счастливая жизнь. Эйфория, радость. И свадьба в девятнадцать лет. И дальнейшая их супружеская жизнь. И смерть отца, так и не оправившегося после потери старшего сына Бориса. И вся жизнь, что пришла после… Его любовь, ее жалость, да, жалость – этот суррогат той книжной, небывалой, великой, верной и пылкой любви, его страсть, ее снисходительное дружелюбие, ее разочарование, ее слепая жажда материнства, ее ненасытность, ее похоть, ее жар, его усилия, его слезы, его старания купить, подарить, дать ей все, что она захочет, любые вещи… ее пресыщенность, ее скука, ее отчужденность, ее измена, его ревность, ее беременность от другого, ее уход.
Они развелись два года назад. И она сразу же выскочила замуж за этого своего любовника-дипломата, нынешнего консула в Аргентине и Бразилии. Она даже отказалась от денег, которые он, Владимир, хотел выплатить ей… швырнуть как подачку – на, получай компенсацию за все годы, что прожила со мной, не любя, раз однажды пожалев меня пацаном там, на кладбище на похоронах брата Бори. Она не взяла компенсации. Она просто родила ребенка от другого, а за два месяца до родов зарегистрировала этот свой новый брак.
Он возненавидел ее за это, но никогда даже про себя, даже шепотом не мог ее оскорбить – назвать шлюхой, проституткой, тварью. Язык не поворачивался оскорбить девочку-мечту, сосредоточие всех его желаний.
– А кого ты тут ждешь?
– Багаж, сейчас помощник принесет.
– Слуги у тебя.
– Да, прислуга.
И ты имела прислугу, Ира, когда жила со мной.
– Что-то неважно выглядишь, Володя.
– А ты выглядишь отлично. Можно мне на него взглянуть?
– Нет, он спит.
– Ты счастлива?
– Я очень счастлива, – Ирина улыбнулась так ясно, что у Владимира Галича, как в те далекие времена любви, снова глухо, сладко, страшно заболело сердце.
Ничего не забывается.
