– Ну? – спросил Басов уже во дворе.
– Даже не знаю, что и сказать. Мама ваша, кажется, рассердилась. А пирог очень вкусный, – Катя откусила кусок пирога. – Это ваша подруга Розанна печет?
– Мать мне ее в невесты сватает, – Басов протянул мощную длань и простецки, словно они с Катей знали друг друга уже тысячу лет, отломил от ее пирога маленький деликатный кусочек. – Дай, что ли, попробовать. Пересоленный.
– Да? А я и не заметила. Это вы… это ведь ты выезжал тогда к Гнилому пруду в июне?
– Так точно.
– Я сегодня в отдел приехала, так там ничего не понятно. Ваш здешний священник признался в этом убийстве. А уже больше двух месяцев сидит этот Султанов Руслан, которого ты тогда как раз и задержал.
– Так точно.
– Ничего не понятно. Может, ты что подскажешь?
– Я про священника не особо в курсах, – Федор Басов взялся обеими руками за ремень джинсов. – Тебя правда ко мне Гущин послал?
– Да, очень настойчиво. Сказал, что мне наверняка помощь потребуется здесь у вас, в Новом Иордане, и ты мне ее окажешь, если я тебя об этом попрошу.
– И что тебе сейчас конкретно нужно? Какая помощь?
Катя воззрилась на него: он произносил все это веско, с запинкой, словно обдумывая, словно в голове его медленно и важно все это ворочалось, осмысливалось, принимало нужную форму в виде слов и вопросов. «Тугодум, – решила Катя. – Точно странный какой-то парень. Его ведь за неадекватность в полицию не приняли. Если он туго соображает, надо его чем-то озадачить».
– Я хочу взглянуть на этот ваш Гнилой пруд, – сказала Катя.
– Легко.
– Только я машину служебную уже отпустила.
– Вон моя машина, – короткий кивок в сторону стоянки во дворе «хрущевки», где с краю притулилась старенькая «пятнашка» баклажанного цвета. – У меня еще мотоцикл, можно и на нем сгонять.
– Нет, лучше на машине. Далеко это отсюда?
– Смотря как ехать.
Он открыл машину, усадил Катю, сам взгромоздился за руль, чуть ли не упираясь головой в потолок, и они покатили по Новому Иордану.
Смеркалось… Нет ничего прекраснее подмосковных вечеров в любое время года. И верно это в песне поется: «Если б знали вы, как мне дороги…» Зимой, осенью, весной, но летом… Летом там, в небесах над полями, лесами, домами, стройками, дорогами пылают такие закаты, такие краски. Катя как зачарованная смотрела в окно старенькой машины, подпрыгивавшей на ухабах. Эти пруды, эти дачи, эти ивы, романтично склоненные над заросшими травой берегами.
– Мне что, так и называть тебя «капитан полиции»? – спросил Басов.
– Я Катя.
– А я Федор.
– Почему ты с пистолетом дверь открываешь? Братков боишься?
– Башку хотел себе прострелить, – Басов по-детски шмыгнул носом. – А тут кто-то в дверь ломится.
– Шутишь? – Катя улыбалась. Она не верила ни единому его слову – потешный какой паренек.
– Пушка вот только дерьмо. Надо что-то другое изыскивать.
– Изыскивать? Где же ты пушку изыскивать станешь?
– А то мало мест.
– Здесь, в Новом Иордане?
– И Цин учит нас: уходить надо легко. Оставлять, ничего не жалея.
– Куда это ты уходить собрался?
– Вон Гнилой пруд.
Они миновали железнодорожный переезд и остановились. Справа от дороги начинался березняк. А слева – роща, ее ограничивала железнодорожная насыпь. В пейзаже тут не наблюдалось ничего живописного.
– Я не вижу никакого пруда.
– Вперед надо проехать маленько.
– Так езжай.
Старушка-машина заскрипела, застонала и тронулась медленно вперед. Старые деревья – они словно расступались. Спутанные сучья, многие из них сухие – не пережившие лютых зимних морозов, так и не вернувшиеся к жизни, лишенные листьев. Машина остановилась, будто наткнувшись на невидимую стену. Катя, выйдя из авто, пошла вперед.
Гнилой пруд показался ей похожим на помойную яму, заросшую бурой ряской. Здесь давно устроили свалку. В воде плавали старые покрышки, илистый топкий берег пестрел мусором. На сухом дубе сидела черная птица и хрипло каркала.
Каррр! Карррр!
– Труп бросили сюда, только он не утонул, застрял тут, коряг полно на дне, – Басов подошел сзади.
– Ты знал Марию Шелест?
– В городе видел, она в пятой школе училась.
– Я про Султанова читала в деле и про ту драку второго мая у кафе.
– Имела место драка.
– А ты там был?
– Тебе в отделе сказали?
– Нет, я просто подумала, раз драка… раз парни городские с чужими подрались, то…
– Ну был я там.
– Про ту историю с женихом, погибшим накануне свадьбы в ДТП, я тоже знаю, – Катя решила пока не заострять внимание на драке.
– Расскажи про священника.
Катя огляделась по сторонам. Пруд гнилой… замусоренная яма… Если это был отец Лаврентий, такую могилу он выбрал для нее?
– Собственно, я знаю очень мало, только то, что он сам явился с повинной к ее родителям, – сказала Катя Басову – коротко и сухо. – Меня с ним на переговоры послали. Но сегодня никаких переговоров мне вести не пришлось.
Басов слушал молча. Сумерки над прудом сгущались. Ворона или ворон на дубе наконец-то заткнулся, подавившись своим карканьем, и улетел. Потянуло холодом и сыростью, пора было уходить, но Катя чувствовала – Гнилой пруд, как магнит, тянет, тянет к себе подойти ближе, к самой воде, наклониться, коснуться ряски…
– Ордынский лес отсюда далеко? – спросила Катя.
Басов, не говоря ни слова, повернул к машине. Катя двинулась за ним, оглянулась на пруд раз, другой. Ноги прямо не идут, что-то держит здесь, словно тянет назад. Не уходи, тут так тихо. Скоро опустится ночь. И ворон не потревожит ночной тишины. Скоро над водой зажгутся огни, запляшут свой мертвый танец среди рваных покрышек и скользких коряг. И кто знает, что или кто поднимется со дна этой бездонной ямы. Что или кто… живой или мертвый…
На небе зажигались звезды, а дорога не освещалась, тонула во мраке. И вот мрак сгустился, обернувшись сплошной стеной леса по обеим сторонам, а потом возникла просека.
– Вон там, в ста пятидесяти метрах примерно на юго-запад… Были обнаружены следы костра, залитого дождем. И два тела.
– Я разговаривала со следователем Жужиным. Они не объединяют эти убийства, – сказала Катя.
– Зря.
