ледохода, трещина.
Стало очень темно. Там, за окнами, или здесь, в глазах, на сердце… Но вот снова, словно испугавшись худшего, зажгли свет, щелкнув выключателем там, на небесах, в «Киевэнерго». Небесная трещина сомкнулась. Крупная птица – галка или ворона, а может, ворон вещий, взявшийся невесть откуда, спугнутый со своих привычных гнездовий, – парила высоко в небе, сначала плавно, словно высматривая новую поживу, а потом неровно, зигзагообразно, будто напоровшись на что-то…
И вдруг камнем сверзлась вниз, разбившись о крышу соседнего дома.
Глава 2
Признание
Наши дни
Свекровь Марья Степановна, колтыхаясь и пронзая палкой половицы пола, вплыла на террасу и скрипучим голосом приказала, чтобы собирали ужин. Галина Шелест отложила книжку, которую она не читала, и выключила маленький телевизор, который она не смотрела, а лишь воспринимала звук.
Смех…
Аплодисменты…
Голос ведущего шоу…
Рекламная пауза, когда все грохочет и мельтешит там…
Там…
А здесь, дома…
– Голубцы с обеда остались, надо доесть, – твердо отчеканила свекровь, – Вставай, не сиди. Я сейчас Филю позову. Филя! Фи-иля!
Голос зычно разнесся по дому, врываясь с террасы на второй этаж сквозь все закрытые двери в мастерскую мужа. Галина встала и пошла на кухню. Вот ведь свекровь, в чем душа держится, хилая, два инсульта, а голос… Контральто, сорок лет службы в хоре Большого театра за плечами, не в солистках, а «у воды», как там говорят про хор и массовку.
А когда девочку хоронили… нашу девочку Машу хоронили, то она, свекровь, ни слезинки здесь, дома… И на кладбище не ездила по причине немощи. И «Скорая» ей тут, дома, не понадобилась. И паралич ее, змею, не расшиб. Неужели никакого горя в ее сердце? Или в таком возрасте уже все атрофируется, склероз?
– Ты должна не сидеть, а делать, делать что-то, делать. – Словно подслушав ее мысли, свекровь Марья Степановна преградила ей дорогу, стуча палкой. – Так и с ума сойти можно – в ящик пялиться целый день. Оля звонила?
– Да, она каждый день сейчас звонит, спрашивает, как мы.
Оля – это старшая дочь. Ей уже тридцать два, она давно замужем – вышла за голландца и уехала, живет в Гааге, муж – водитель-дальнобойщик, лучшей партии там, за бугром, не нашла, это с Суриковским- то училищем, с талантом. Двое детей, талант побоку, домохозяйка, русская жена. И на похороны сестры, младшей Маши, она приехать не сумела. Плакала, правда… горько плакала в трубку, но так и не приехала на похороны.
– Передай ей, как позвонит, что я ее… – свекровь Марья Степановна опять, словно угадав мысли Галины, запнулась, – люблю. Не осуждай ее, там свои порядки, муж. Она ж у него на иждивении.
Когда-то давно этот вопрос об «иждивении» стоял ребром и в их семье. Когда они поженились и появилась старшая Ольга и когда они покупали этот вот дом и этот участок. Мужу Филлиппу Семеновичу – скульптору, тогда уже признанному мастеру – нужна была просторная мастерская. И квартира им тоже требовалась позарез, потому что в коммуналке на Ордынке, где он проживал в двух тесных комнатенках с матерью-хористкой, с маленьким ребенком, – не то что лепить, ваять, а и повернуться…
Какие-то деньги появились, и решили купить этот дом – вот здесь, тогда еще в подмосковной деревушке. А сейчас тут… все застроено, уж и не разобрать, где город, где пригород. И дом они потом сколько лет доводили до ума, расширяли; как какой гонорар, лишняя копейка, так все в тес, в рубероид, в кирпичи, в эту вот печь с камином, обложенную изразцами. Вопрос об «иждивении» в те времена воинственно поднимала свекровь: мол, я работаю, все еще пою, и ты, Филя, сынок, работаешь как вол, выставляешься, заказы берешь – любые, хоть по призванию ты – скульптор-анималист от бога. А вот Галина твоя…
Потом родилась Маша – младшая. И свекровь умолкла. И Филипп бросил пить. И долго в рот ни капли не брал. Но вот после похорон дочери… нет, когда там, в пруду, нашли ее тело, ее бедное истерзанное тело…
Нет, нет, тут он еще держался. Подставлял даже ей, жене своей, плечо свое, потому что она в тот момент была никакая, не помнила ничего, не воспринимала мир – краски, звуки, запахи, всю эту божественную прелесть и разнообразие. Они вместе ходили по вызову следователя в морг на опознание тела и в прокуратуру тоже. А потом задержали убийцу.
После этого Филипп Шелест, муж ее, с которым они прожили так долго, снова и запил. И все эти месяцы он…
– Пил сегодня? – спросила свекровь.
– А то вы сами не знаете.
Со вчерашнего дня мусор на помойку не носили, если открыть ведро и глянуть, сколько там водочной тары порожней…
– Ну хотя бы он работает. Вот только работу бы не запорол пьяный. Филя! Спускайся! Ужинать!
Свекровь для пущей острастки постучала клюкой своей по перилам лестницы на второй этаж. Почти всю площадь там занимали мастерская и комната Маши, которую она превратила в свою собственную мастерскую. Она ведь тоже окончила Суриковское училище и имела талант. И даже получила свой первый заказ на роспись новой церкви. А этот подонок… этот мясник… убийца…
И ведь он же приходил к ним домой. И с Павликом, и потом, когда тот погиб, приходил один.
В первый момент, когда стало известно, что его арестовали и что это он убил Машу, возникло такое чувство… вот здесь, где сердце… Галина, стоя у плиты, на которой разогревался сотейник с голубцами, прижала руку к груди. Взять бы пистолет и прийти туда к ним в изолятор, где он сидит… мясник, подонок. И всю бы обойму прямо ему в лицо, в глаза, в живот.
Но где достать пистолет? И где сил взять? И муж, Филя, не отомстит за смерть дочери. Это только там у них на Кавказе до пятого-шестого колена – кровная месть. И это правильно, и это так и должно быть, потому что горе… горе матери жгуче как пламя, горе всей их семьи…
– Ужин готов, что ли?
Она услышала голос мужа за спиной и обернулась.
Готофффф… И вы тоже готоффф… Выпимши, поддавши… В неопрятной бороде, в старых вельветовых домашних штанах, линялой футболке. Нос в красных прожилках, брови как черные запятые.
Муж-скульптор… Когда она девчонкой-студенткой выскакивала за него замуж, уже беременная первенцем, все казалось так романтично. Муж-скульптор, две работы проданы в Америку, выставляется регулярно… Купим дом в деревне и превратим его в усадьбу… Мастерская… друзья-художники… посиделки, книжки Довлатова в самиздате… Толстые прогрессивные журналы… демократические веяния…
Но все оказалось гораздо прозаичнее, беднее и скучнее.
Нехватка денег и вечная за ними погоня.
И заказы… Талант скульптора-анималиста тут, признаться, выручил. Стало модно ваять медведей! Бронзовые скульптуры «мишек» пользовались бешеной популярностью – их покупали даже для городской администрации и партийных штабов. И муж ее лепил этих самых «русских медведей». А еще орлов.
О да! Орел, клюющий змею, орел, сидящий на скале, орел, расправивший крылья…
Почти в каждом чиновничьем кабинете торчали эти самые «орлы, расправившие крылья». Их дарили на юбилеи и дни рождения, при назначении на новую должность, их любовно покупали, заказывая по Интернету.
А ее муж Филипп их лепил, ваял, а потом отливал аккуратненько в бронзе.
Вот и этот большой заказ на семь тысяч долларов. Он получил его сразу после гибели Маши… После того, как ее убийцу задержали.
Орел в виноградах.
Отчего это? Почему в виноградах? Но так заказчику захотелось: фонтан садовый бронзовый в виде орла
