– Вы не хотите, чтобы настоящий убийца был пойман? Хотя бы ради памяти девушки, ради справедливости.
– «И вывел меня… и поставил меня среди долины, а она была полна костями человеческими. И обвел меня вокруг, вокруг. И вот очень много их в долине, и вот – они очень сухие. И сказал мне: сын человеческий, оживут ли эти кости?»
– По-вашему, что же, все зря? Вы же знали ее, отец Лаврентий. Неужели вам все равно…
– Я денно и нощно молюсь о ее душе. Упокой, господи, ее душу.
– Вам жаль ее. Тогда к чему эта ваша комедия с признанием?
Отец Лаврентий молчал. Солнечные квадраты на полу подбирались к его ногам, двигаясь, точно живые существа.
– Знаете, всякое бывает, и люди приходят в полицию и сознаются в том, чего они не делали, – сказала Катя. – Тут таких видели-перевидели и уже не удивляются. Считают всех таких психами. Прикажете и вас, святой отец, внести в этот список?
– Это ваше дело.
– Оперативники внесут, им ничего не остается. Надо же как-то объяснять ваш поступок. Подкрепят показаниями о проблемах вашей личной жизни, связанных с неудачной женитьбой на психически больной девушке. Пережитый в результате этого стресс мог повлиять.
Отец Лаврентий вскинул голову, щеки его порозовели.
– Извините, а вы как думали? – продолжала Катя. – Тут все в ход пойдет, любая информация, даже частного характера, даже о личной жизни. Надо же как-то объяснить вашу явку с повинной. Объяснят психическим сдвигом. Мне в это верить?
– Как хотите.
– Это не ответ.
– Ну, не верьте.
– А я и не верю. Вы не похожи на больного. И вы не убивали Марию Шелест. Но вы взяли это убийство на себя. Вы признались. И лично у меня есть для этого лишь одно объяснение. Сказать какое?
– Любопытно послушать.
Его тон… он говорил тоном сорокалетнего человека, не юноши, каким был физически, а гораздо старше, опытнее. Была ли эта манера врожденной или приобретенной во время учебы в семинарии?
– У меня лишь одно объяснение, – внятно повторила Катя. – Вам это было нужно. Признавшись в том, чего вы не совершали, вы преследовали какую-то цель.
Он снова не ответил.
– Что за цель у вас, отец Лаврентий?
– Вы хотите это узнать?
– Да, хочу.
Он снова умолк.
– Да, хочу, – Катя повысила голос. – Потому что это не игрушки, все это очень серьезно. И я узнаю это, обещаю вам, даже если вы мне не скажете.
– Я должен его остановить.
– Кого его?
– Того, кто не здесь. Кто по ту сторону тени.
– Кто это?
– Демон.
Если бы в его тоне сейчас звучали истерические нотки, Катя сразу бы кончила эту беседу и позвала конвойного. Но его тон был сух и спокоен, правда, сказал он это тихо. Очень тихо.
– Кто? Я не понимаю.
– Демон, – повторил отец Лаврентий. – Вы в них не верите. Не верите ведь, правда? Тсс! Не говорите громко, он может меня услышать. Иногда я вижу его, когда тень смещается. Вот как сейчас.
Солнечные лучи, просочившиеся в следственную комнату ИВС сквозь зарешеченное окно, слились, образовав яркий столб света, почти осязаемый и плотный. И в нем как мельчайшая взвесь плясали мириады пылинок. И вдруг свет разом погас: облако закрыло солнце, погрузив все в тень.
В сумрак.
В такие минуты хочется сразу зажечь настольную лампу. Только вот если ее нет поблизости, тень сгустится, заползет в углы, ляжет на потолок бесформенным грязным пятном.
– Он крови не боится. Он кровь любит. И чует ее за километры. Мою кровь он чует всегда. Ее кровь он тоже учуял.
Катя слушала его голос. Таким ровным голосом говорят сумасшедшие? Но она всего минуту назад сама уверяла его, что он не сумасшедший.
– Вы когда-нибудь стояли между двух зеркал? – спросил шепотом отец Лаврентий.
– Нет.
– Это адская мука.
– Я не понимаю вас…
– Вы спросили про мою цель. Это борьба. Он очень силен, потому что всегда в тени. Там.
Катя невольно оглянулась.
Стена следственной комнаты, выкрашенная бежевой финской краской. А на стене – зеркало.
Кто додумался повесить его здесь?!
Глава 14
Immortel
Как ни торопилась Шуша Финдеева в это утро в школу искусств в Калошином переулке на Арбате, но по диким пробкам из Нового Иордана катастрофически опоздала.
В одиннадцать! Он сказал, что занятия у него по пластике в одиннадцать, а сейчас уже половина двенадцатого.
Взлетев по лестнице на второй этаж, Шуша от волнения забыла номер зала, потом вспомнила, ринулась к двери, ожидая услышать оттуда звуки музыки и топот ног балетных. Ничего не услышала, не успев удивиться, распахнула дверь, вошла.
Пустой класс, огромное зеркало во всю стену, балетный станок. Испугалась, что вот все испортила – первую встречу с предметом своего обожания, опоздала, перепутала все и…
Увидела его на паркетном полу. Прислонившись спиной к стене, он сидел в расслабленной позе, в которой отдыхают танцоры.
Эдуард Цыпин, нет, принц Фортинбрас. Сейчас все это насчет норвежского принца из бессмертной английской трагедии, прочитанной в первый раз еще в школе, показалось глупым и детским.
Эдуард Цыпин увидел ее и, кажется, не узнал сразу. Но через мгновение вспомнил.
Вот он уже на ногах.
– Привет, Шуша.
– Здравствуй, а как же занятия?
– Отменили. Все в театр рванули, прогон какой-то смотреть срочно, репетицию мастер-класса.
Шуша вспомнила, о чем трещала ей вчера вечером по телефону подружка Наташка: «Ты подумай, откуда у него такая тачка? Новый «БМВ». Одевается сам в какие-то тряпки – все дешевка – джинсы, футболка, а тачка суперкрутая. Так я тебе скажу – это тачка либо любовницы богатой, либо любовника, а катается по доверенности. Он же балетный, ну не совсем настоящий, но все равно из их круга. Там голубых до черта. А он хоть вроде и не гей, но ведь такой симпатяга».
Шуша оглядела зал, готовясь узреть ненавистную соперницу или соперника. Но танцевальный класс пуст.
Пауза. И она что-то слишком затянулась в этом пустом, залитом солнцем танцевальном классе. А ведь она дала себе слово быть обворожительной и раскованной с ним. И главное – не краснеть, не плакать, не казаться тупой провинциалкой из Нового Иордана.
– Приятные духи у тебя, – сказал он, явно потому, что затянувшееся молчание начало уже давить.
– Это Immortel, бессмертник.
– Немножко нелепо для аромата, а? Бессмертный, вечный. Аромат – это один вдох, и все ясно.
