И не сумел, видимо, это скрыть, так как жена догадалась.
Вслух они об этом не говорят. Но знают. Каждый знает, что другой тоже знает. И это угнетает.
Они живут в одном доме, под одной крышей в достатке и изобилии. И вот он просит у меня, приходского священника, совета – как быть? Как разрубить этот гордиев узел?
Развестись с женой, полностью ее обеспечив материально, и жениться на своей юной избраннице?
Раз нет любви, так гораздо честнее.
Я спросил его: это ваш выбор? Он сказал, что думает над этим. Я спросил его: а как же ваши дети?
Он ответил, что дочь достаточно взрослая, чтоб понять. Я спросил его: а как же вторая дочь, больная?
Он ответил: она все равно ничего не понимает. Она даже не понимает, что я ее отец.
Вы советуете мне, ваше священство, поступить так, как я думаю?
И я ответил ему – нет.
Какой же совет вы мне дадите? – спросил он. И я ответил: оставить все как есть.
То есть жить с женой в семье и иметь любовницу? – воскликнул он. И я ответил – да. Потому что семья – это твой бастион.
Он стал говорить мне, как сильно любит свою любовницу. Что ему с ней непросто, она ведь ревнует его к семье. И тут у него вырвалось: «Лучше бы она не родилась на свет! Лучше бы ее не было вообще».
Я повторил, что мой совет – оставить все как есть.
И он снова спросил: жить на два дома, лгать жене? И я ответил «да», будем молиться, чтобы бог простил эту ложь, этот грех. Ради больного ребенка, отец которого не уйдет из семьи, а всегда будет рядом – защитой и опорой во всем.
Подло жертвовать детьми.
Плохо жертвовать женой.
Невозможно жертвовать любовницей.
Остается один выход – жертвовать собой.
И жертва эта – жить как прежде во лжи.
Он посмотрел на меня странно, мой прихожанин, и спросил: не у иезуитов ли я учился? И я ответил «нет», я разбираю житейский вопрос и подхожу по-житейски, но я встаю на сторону слабейшего.
Ребенок, больная девочка, никогда не узнает. Это не по ее разуму. А то, что взрослые будут мучиться и страдать, – так это их плата за совершенные грехи.
Глава 16
Брачные узы
Тени растаяли, отступили – надолго ли? Катя, ошибившись лестницей и дверью, вместо дежурной части вышла из следственного изолятора на залитый полуденным солнцем внутренний двор.
Автозак, выгрузив арестованных, неуклюже разворачивался к воротам.
– Руслана Султанова с экспертизы вернули.
Голос Жужина за спиной, Катя обернулась.
– Вот еще морока. Тут у нас свидетели, дел невпроворот, а у главного входа община кавказская собирается. Выжидают. Что священник?
Катя пожала плечами.
– По нулям, значит?
Что она могла ответить ему? Пересказать свой разговор с отцом Лаврентием?
– Когда вы его отпустите? – спросила она.
– Как только допрошу всех, кого вызвал. К обеду дома будет. Ну что, он того? – Жужин покрутил пальцем у виска.
– Даже затрудняюсь вам сказать.
– Ах вот как уже. А о чем говорил? Ведь он с вами разговаривал, не отмалчивался, как с нами. О чем шла речь?
– О демоне.
Жужин, щурясь от яркого солнца, созерцал автозак.
– Столько времени зря потеряно. Вы нас покидаете?
– Да, Николай Петрович, спасибо за помощь.
– Это вам спасибо за помощь. Всего хорошего.
Пройдя Новоиорданский отдел «насквозь», Катя вышла через главный вход. Стоянка полицейских машин и вся площадь вплоть до аптеки и гостиницы заполнена транспортом. Черные «БМВ», старенькие «жигулята» с затемненными стеклами, пустые маршрутки, желтые такси, внедорожники – а вокруг них кучками, группами люди с Кавказа.
На ступеньках гостиницы знакомая плечистая фигура, вход собой словно амбразуру заслоняет.
– Федя, привет.
Федор Басов кивнул, моргнул. Насупившийся, неулыбчивый, в ярко-зеленой лягушачьей какой-то футболке, походил он сейчас на Шрэка, а не на молодого Траволту.
– Ты как здесь? Ты разве сегодня в супермаркете не работаешь? – спросила Катя.
– Я работаю сутки – трое. Меня мать к тетке послала, она в одиннадцать сменилась, – пробасил Басов.
– А я решила, ты ко мне пришел, новости узнать.
– Какая догадливая. Нужны мне ваши новости.
– Я уезжаю.
– Я так и понял.
– Что ты понял? – Его манера вот так цедить слова, медленно рожая фразы глубокомысленным тоном, начала Катю злить.
– Ничего. Veni, vidi, vici. Пришел, увидел, уехал. И забыл.
– Ничего я не забыла. Я свидетелей все утро выслушивала. Я это дело теперь хочу лично раскрыть.
По его сверкнувшему взгляду Катя поняла, что, пожалуй, опять хватила через край.
– Ничего не получится.
– Это почему?
– Вертушка ты. Поверхностная особа.
– Я поверхностная?
– Ты. Тоже мне, наш человек из центра. Прикатила, по верхам всего нахваталась, за один день все хочет понять.
– Тоже мне, учитель жизни, сельская молодежь, – Катя не на шутку уже рассердилась. – Зачем тогда вчера помогал мне? В гостиницу устроил.
– Ты девушка, одна тут, – Федор Басов невозмутимо пожал плечами. – Я обязан помочь.
Катя смотрела на него. Что дальше препираться вот с таким? «Кажется, я начинаю просекать, почему тебя не взяли в полицию», – подумала она. Можно было прямо здесь помахать ему ручкой – прощай! Но Гущин ее просил, и потом, прежде чем она покинет Новый Иордан, она планирует еще кое-что тут предпринять.
– Мне это дело не нравится, – сказала Катя. – Темное оно. Хочешь узнать, что свидетели сказали? Хочешь ведь, я по глазам твоим вижу. Проводи меня до церкви, где служит отец Лаврентий, – тогда расскажу.
Сразу позабыв про «нужны мне ваши новости», Басов спустился и зашагал широким шагом по улице, обсаженной тополями. Катя на высоких каблуках старалась не отстать.
– Ну? – нетерпеливо спросил Басов.
И она рассказала ему про показания свидетелей и про то, что у отца Лаврентия, как выяснилось, твердое алиби.
– Это ведь ты тогда наутро по горячим следам задержал Султанова? – спросила она, закончив. – Я в деле это прочла. Ты к нему сразу поехал, потому что про драку у кофейни знал? Или было что-то еще, что тебя насторожило?
– Я там был и слышал, что она, Маша Шелест, кричала ему, обзывала. Я еще тогда подумал – он ее убьет. Мне оттого там и стрелять пришлось.
