– Да, я понимаю. Я должна была созреть.
С усилием, с огромным усилием она подняла голову и взглянула на него. Вот она я, вся перед тобой. В ушах снова возник чей-то голос – не матери, а неизвестного существа, шептавший: ну что же ты. Будешь так себя вести, он разочаруется, ему станет скучно. Он постарается быстрее отделаться от тебя, уедет и больше уже никогда не позвонит. Потому что он принц высокой породы, красавец, любимец женщин и у него «телок» – очередь от Москвы до Петербурга.
Тут он взял ее за руку и сжал пальцы. Как тогда. От этого его жеста она начала неудержимо заливаться краской. Вспоминая, мучительно стыдясь, наслаждаясь.
– Радуюсь, когда вижу тебя, – сказал Эдуард Цыпин. – Так хорошо делается, легко. Давай проведем этот день вместе? Я тебя покатать хотел.
– Целый день вместе?
Он уже вел ее к машине. Про эту машину говорила подружка Наташка – дорогая иномарка. Это «БМВ», Шуша в моделях машин разбиралась.
В салоне по дороге они молчали. Эдуард Цыпин иногда поглядывал на нее и чему-то улыбался. Но не заговаривал. А ее язык намертво прилип к гортани. Она даже не пыталась.
Он привез ее на Воробьевы горы, на смотровую площадку. И они вышли. Кругом толпился народ – туристы с камерами, школьники, приехавшая на белом лимузине свадьба. И еще одна свадьба – по старинке на нескольких машинах, украшенных лентами.
Было солнечно, но дул сильный ветер. И Москву внизу всю окутала золотистая дымка – дома, крыши, деревья, улицы, реку.
– Люблю сюда приезжать. Первое место в Москве, что поразило меня. А еще Планетарий. Пацаном я бродил везде. А Планетарий тогда уже закрыли. А я знать не знал, что это за место такое – купол, словно лаборатория секретная. И мне страх как интересно было, а потом сказали – это Планетарий, там звезды раньше показывали.
– И планеты, – сказала Шуша.
– Да, и планеты. Но я уже ничего этого не видел, когда приехал сюда.
– Откуда?
– Из военного городка. Дрянь местечко, – Эдуард Цыпин смотрел на Москву. – Там один плюс имелся – Дом офицеров, клуб и кружок танцев. С него все и началось, а потом пошло-поехало.
Шуша стояла рядом. «Вот сейчас он вспомнит, как я там, в танцклассе, дрочила ему», – подумала она.
– Ты такая юная, совсем девчонкой кажешься, – он повернулся к ней. – Как ты там меня назвала в тот первый раз? Принцем?
– Прости.
– А за что ты извиняешься?
– За то.
Он смотрел на нее.
– А не надо извиняться. Никогда не надо извиняться. Шу-ша…
Ча-ча-ча… Кто-то незримый, лукавый сплясал на тротуаре в порывах теплого ветра чечетку, словно приглашая их… Их обоих. Продолжать.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Нет, тепло.
– Все равно иди сюда.
Он обнял ее. Они стояли рядом, облокотившись на парапет. И это спасло, потому что иначе Шуша бы упала, ноги подкосились. Она в третий раз чуть не умерла.
– И духи те же, «Иммортель», бессмертник, – он наклонился к ее виску. – Шу-ша…
Она ощущала его тело, его сильные руки, их тяжесть и легкость.
«Он назначил свидание днем и привез тебя сюда, в людное место, специально, чтобы ты опять что-то не выкинула. Стыдись!»
Голос, прошептавший это, – все тот же лукавый, дерзкий: говорит одно, подразумевает другое, подначивает.
«А в людном месте на глазах у всех заставить его стонать от наслаждения. Как тогда, в танцклассе… И чтобы все глазели на нас. А потом стали кричать и вызвали полицию».
Непристойное поведение…
Шуша сжалась в комок, сдвинула колени, внутри этот жар.
– Ну, школа на Арбате – это так, развлечение, – сказал Эдуард Цыпин. – А вообще чем ты хочешь заниматься? Учиться пойдешь?
– У моего отца тьма денег, – сказала Шуша, ее понесло. – Мне на всю жизнь хватит. Зачем мне институт?
– Ну да, выйдешь замуж. Ты, наверное, хотела бы иметь семью, детей?
Ее подмывало крикнуть: очень, твоих детей. Но голос, внутри или снаружи шептавший в самое ухо, предупредил: не квохчи как клуша, такие, как он, клуш не терпят.
– Я жить хочу, путешествовать. Надо пожить для себя, если деньги есть. А дети – это просто маленькое дерьмо. Орут… Вон сестра моя Женька орет. В подгузники гадят. И потом, ведь еще урод может родиться, а после мучайся всю жизнь. Другие уродов в детдома сдают. Мы тоже Женьку после рождения могли бы сдать туда. И все было бы нормально, жили бы как люди. Но у отца такой пост, если бы узнали, что он ребенка в детдом спихнул, его бы, наверное, поперли. Вот они с мамой и не стали сдавать.
– Неужели только поэтому?
– Ага, – Шуша смотрела на него.
Он улыбнулся ей:
– Красиво тут, правда?
– Красиво. И ты… вы красивый, Эдик.
Она снова назвала его на «вы». Что-то происходило в ней, менялось ежесекундно, и голоса, голоса звучали, как медные трубы.
– Тут ресторанчик есть один на Воробьевых горах, оттуда тоже такой вид открывается, – сказал Эдуард Цыпин. – Ты проголодалась?
– Нет.
– Нет? Что, балетные девочки совсем не едят?
«Не жрут», – вспомнила Шуша.
– Да.
– Вон он, ресторан, – Эдуард Цыпин указал куда-то вперед, и Шуша увидела за деревьями над обрывом белый павильон со стеклянной террасой и стеклянной крышей.
Куполом. Как Планетарий, что закрыли, – подумала она.
Он взял ее за руку и снова сжал. Перебирал, мял ее пальцы, словно пробовал их на вкус своими пальцами – эту хрупкость, эту нежность кожи, эту неожиданную силу, бесстыдство желания.
Когда он коснулся ее губ своими губами, Шуша снова чуть не умерла – уже в последний, четвертый раз.
Вкус его поцелуя потряс ее.
А в ресторане они сели за столик на стеклянной террасе. И он заказал себе и Шуше жареное мясо. Стейк под мексиканским соусом.
Глава 25
Установление личности
О том, что она ничего не ела с самого утра, грубой прозой Кате напомнила природа: живот так подвело, в глазах так потемнело, что сумерки этого великолепного августовского вечера померкли.
Высиживать в отделе после девяти пока было нечего: хотя в новоиорданском розыске и прокуратуре и в отделе криминалистов никто и не собирался домой, эксперт Сиваков и тот оставался на сутки. Но все ждали результатов из Воронежа, где в спешном порядке началась проверка по «Шевроле» и его владелице гражданке Хитковой.
А Катя так проголодалась, что напрочь забыла зарок не есть после шести вечера и, выйдя из отдела,
