недоразвитыми руками без пальцев, похожими на скрюченные крылья, с чудовищно огромной головой, лишенной глаз, слепой, такой, что не привидится даже в ночном кошмаре – с трубкой для искусственного кормления, вставленной в рот.
– Как нам объяснили врачи, операцию по их разделению долго нельзя было проводить, врачи ждали несколько лет. Обычно близнецов-иллиопагов разделяют в младенчестве. Но тут все упиралось в генетическую мутацию и их болезнь. Эдуард Цыпин… он жил так, вот так вместе со своим братом-калекой у себя за спиной. Четвертый близнец словно взял все на себя, словно закрыл их троих собой, поплатившись всем. Когда им исполнилось пять лет, врачи спецгоспиталя и полковник Кармен, возглавлявшая проект, все же рискнули провести операцию. К ней долго готовились, им нужны были данные о состоянии всех братьев, поэтому Иркутова и ездила туда, возила медицинские справки и анализы. Операция для Эдуарда Цыпина прошла успешно. Полковник Кармен усыновила мальчика, дала свою фамилию, выходила его, вылечила, заново учила двигаться, ходить. Помогли танцы и спорт. Танцы… Взрослым парнем, как мы видим, он даже зарабатывал танцами себе на жизнь.
– Но он все помнил, Федор Матвеевич, он так и не сумел забыть той своей общей жизни с калекой- братом, – Катя смотрела на снимки. Семилетний Эдуард Цыпин – один, без груза за плечами – напряженно смотрел в объектив на фоне наряженной елки. – Там, в доме, при взрыве его планшет не пострадал, этот компьютер ваши сотрудники изъяли. Цыпин писал сам себе с почты yandex на yahoo. Там очень много писем, он разговаривал сам с собой, или нет… мне показалось… даже не с собой – с ним, со своим братом.
– Ты знаешь, я в компьютерах, этих ваших планшетах, почтах ничего не понимаю. Да это теперь и не важно – это виртуальные письма мертвецов.
– И все же, – заметила Катя, – в этой истории кое-что остается недосказанным.
Глава 58
Посмертный образ
– И все же кое-что в этой истории так и остается недосказанным, – повторила Катя.
– Ты имеешь в виду, как эта девчонка, дочка Финдеевой, оказалась замешана в этой истории? – спросил полковник Гущин. – Лаврентий о ней ничего не знает и, кажется, в этом не врет. Так, как она себя вела в их доме… даже стреляла… судя по всему, у нее был роман с Эдуардом Цыпиным. И ни он, ни его братья даже не подозревали, что она дочь той самой свидетельницы. Сама девчонка молчит, плачет целыми днями, а чаще орет, ругается, нас же и проклинает – зачем спасли. Мать с отцом с ней бьются и следователь наш Коля Жужин. Допросить меня тут пытался, мол, видел ли я, кто в меня стрелял. А я сказал, что не видел, как там уследишь, в горячке-то. Ты видела?
Катя посмотрела на Гущина. Какие перемены после пули в сердце…
– Как скажете, Федор Матвеевич. Кажется, нет.
– Не стоит губить девчонку… Шушу эту самую, и так горя достаточно. Она еще соплячка, вырастет, в разум войдет.
В это самое время (они и не знали) в одноместной палате больницы управделами Шуша Финдеева, находящаяся под подпиской о невыезде после проведения ей операции на кисти, сидела на постели, баюкая как ребенка свою изуродованную взрывом руку. И как новая Сарра, библейская вечная невеста, оплакивала своих женихов.
– Но вообще-то я подумала не о Шуше, Федор Матвеевич, – сказала Катя. – О другом. Во всей этой истории ведь и правда что-то остается недосказанным. Я бы хотела знать, когда они, братья, впервые встретились с ним.
– С кем?
Катя глянула на фото – чудовище, вросшее намертво в чужую плоть, слепое, лишенное глаз, с руками, похожими на скрюченные крылья, или с крыльями, так и не развившимися в человеческие руки.
Нет, нет, это только бедное дитя…
– С тем, о ком говорил Лаврентий Тихвинский, кого так боялась библейская Сарра, с тем, кого я видела на фреске в комнате Маши Шелест. Кого узнали они все, братья-близнецы, когда он явился к ним. Говорят, у него много имен.
Гущин закурил. Потом встал и включил кондиционер.
– По тому старому делу об убийстве мальчика Бори Галича в Измайлове, – произнес он после долгой паузы, – никто уже ничего не сможет доказать. Если только Лаврентий сам и по этому эпизоду захочет дать показания.
Тоже в одноместной медицинской палате, только похуже, победнее…
С конвоем, скучающим в больничном коридоре…
Лаврентий Тихвинский умирал.
Он вполне отдавал себе отчет, что это случится не завтра и не послезавтра, но скоро, как только серебряная линия, по которой он шел с самого детства как по канату вслед за братьями, угаснет.
Этот свет… он становился тусклее с каждым днем. А когда-то этот свет ослеплял, сиял. И это ощущение счастья, когда он много лет назад прыгнул в электричку, отходившую от платформы.
Серебряная линия, обещавшая надежду, встречу и невыразимое счастье, привела его в Измайлово. Однажды встретившись там, у футбольного поля, они, мальчишки, потом приезжали туда часто – тайком – и любили гулять.
Шли рука об руку – вдоль серебряной линии, узнавая друг о друге так много нового, проникаясь друг к другу чувствами, которых не могла дать ни одному из них приемная семья – отцы, сестры, брат, мать – тетя Кармен.
Серебряная линия, сияющая ярко, впервые стала гаснуть…
Нет, она померкла, погрузив их разом во мрак в тот осенний день, когда после футбольного матча Володька привел на поляну своего сводного брата Бориса. Они договорились накануне только проучить его – он начал, по словам Володьки, «ухлестывать» за девочкой, на которую Володька «запал аж с четвертого класса». Ревность душила его, и он все рассказал братьям, и, куря тайком сигареты под липой, братья решили Борьку Галича проучить.
У него была такая ошарашенная вытянутая физиономия, когда он увидел их всех втроем… Он пялился на их лица и никак не мог понять – что за пацаны перед ним. Клоны?
Володька первый ударил его в ухо с криком: «Это тебе за Ирку, урод!», и они бросились на него как волчата и повалили на землю, начали бить и пинать ногами.
Откуда взялся тот металлический штырь?! Где, в какой яме брат Эдька… Эдька Цыпин – братан-убийца – отыскал его?
Лаврентий вспомнил, как в пылу драки что-то хрустнуло, словно ветка сломалась. Борька вскрикнул и уткнулся лицом в палые листья. Тело его сразу обмякло, стало вялым. Они отпрянули от него, а Эдька размахнулся и ударил его снова железякой по голове.
Они не разбежались в страхе, нет… Они же клялись стоять друг за друга, и это тоже было их тайной.
Казалось, это сделали не они. Не они его убили там, в парке. А кто-то другой.
Где трое, там и четвертый…
За вашими плечами – смотрит, расправляет свои черные кривые крылья.
Шепчет на ухо, предлагая «выдумать историю о нападении», помогает перетащить мертвое тело в другое место, подальше, подальше…
А потом брат Володька стоит и терпит, а они лупят его, чтобы «остались синяки».
А затем он опускается на землю на сухие листья рядом с Борькой, закрывает глаза и начинает медленно считать до ста. А они что есть мочи мчатся через лес к автобусной остановке, торопясь скрыться.
Досчитав до ста, брат Володька истошно кричит, призывая весь Измайловский парк на помощь.
Потом… да, уже потом, когда все кануло – ужас, шок, ликующее чувство, что их не поймали, что они так и остались безнаказанными и всегда останутся безнаказанными, что бы ни случилось, если будут хранить свою тайну, – серебряная линия снова возникла из мрака.
Но если раньше она сияла ярко и гордо, суля счастье, то теперь лишь тускло тлела, маня и соблазняя, притягивая как магнит, тая в себе угрозу.
Эй вы, там! Всем надеть костюмы радиационной защиты!
Все на борьбу с мутантами! Они – среди вас.
