– Ну что ж, спасибо за разъяснение.
– Обращайтесь, если что-то будет новое, всегда готовы помочь.
Короткая и сухая консультация. Катя была разочарована, она ждала намного больше от анализа текстов, от самой беседы, от версий и выводов. Ведь если предположить, что это ключ, который по какой-то причине убийца сам оставляет на месте преступления, то...
А что они услышали от спеца из церкви? Да фактически ничего – про какое-то богохульство... и еще про «разочарование в самом порядке божественного мироустройства». Такие фразы не для оперов с Петровки, 38, опера в таких фразах тонут... тонут с головой.
– Данные с уличных камер наблюдения за двое суток. Лиля Ивановна, хочу, чтобы вы лично взглянули на результаты анализа.
Это прозвучало из соседнего кабинета, когда отец Иоанн со своим модным портфелем уже покинул стены милиции. В кабинете вот уже несколько часов подряд оперативники отсматривали на мониторах изъятые пленки.
– Этот участок бульвара, как и тот, где убили Колобердяева, прямо не просматривается. Вот камера ювелирного магазина на Сивцевом Вражке – вся пленка за тот день и ту ночь, вход в театр, где работал Колобердяев, не виден. А вот пленка в начале бульвара, возле детской площадки, это пленки с камер у метро «Кропоткинская».
Маленькие серые фигурки на серой пленке, машины, машины. Поток авто от Арбата к Остоженке и в обратном направлении. У Кати зарябило в глазах.
– Время – шесть часов вечера. А вот пленка с камеры банка на углу бульвара и Старого Арбата, – оперативник сменил файл. – Это уже ночь.
– Бульварная аллея все равно здесь не просматривается, – сказала Лиля Белоручка. – Мы любые совпадения ищем... Тут же ничего не видно.
– Прохожие... вот компания молодежи – это прошлые сутки, время примерно полночь, свернули в переулок, вот еще компания... Грузовая «Газель», поливальная машина... время час сорок пять...
– Я же говорю, мы ищем совпадения за два дня – человек или машина, которые попали в поле зрения камер и в ту ночь, и в эту.
– Совпадение только одно – машина марки «Порше». Вот ее здесь хорошо видно и здесь тоже, – оперативники включили еще один ноутбук. – Тут крупный план, часть номера есть. Одна и та же – здесь верх поднят, а тут – нет. Только эта машина попала в поле зрения камер как дважды проезжавшая по бульвару в течение двух суток.
– Время?
– Четыре пятьдесят – в ночь убийства Колобердяева. Тогда уже наша следственно-оперативная группа на бульваре работала. Вот – видите, едет, замедляет ход.
Катя вспомнила машину «Порше» – точно была такая там, на бульваре. Ехала мимо, и верх был поднят, а водителя она разглядеть не успела. Да и тут его на пленке не видно – серая муть, а если укрупнять, как они сейчас укрупняют, вообще все в туман превращается.
Труп тогда уже грузили на носилки...
Водитель ехал мимо медленно и смотрел, наблюдал...
– А второй раз? – спросила капитан Белоручка.
– Второй раз – уже в ночь убийства потерпевшей Кадош. Время одиннадцать часов вечера, машина «Порше» двигается со стороны Соймоновского переулка и... вот камера метро фиксирует – останавливается и паркуется на пятачке в начале Гоголевского бульвара у метро «Кропоткинская». Водитель выходит и идет... не к метро, а к пешеходному переходу.
– Знаю отлично это место, – шепнула Катя капитану Белоручке. – Там, на углу, магазин распродаж и «Азия-кафе», и еще магазин оптики.
– Крупный план... более контрастно, но водитель тут только со спины снят. Вот и все – ушел из поля зрения. Время двадцать три ноль три. Потерпевшая Кадош в это время была жива и находилась на своем рабочем месте – играла в оркестре ресторана на той стороне Гоголевского бульвара.
– Высокий... и вроде не старый, – Лиля Белоручка смотрела на экран ноутбука, где застыл стоп-кадр с темной расплывчатой фигурой. – По времени ни черта не совпадает, но все равно будем проверять. По номеру надо срочно установить, кому принадлежит эта машина «Порше».
ГЛАВА 20
МЕРТВАЯ ДОЧЬ
В этот ранний предрассветный час тихо, чуть надтреснуто звонил колокол, сзывая монахинь Никольского монастыря на молитву.
Настоятельница стояла у окна в своей келье и наблюдала, как темные фигуры словно плывут по дорожкам монастырского сада в молочном июльском тумане.
Туман опустился на землю ночью и все скрыл, все как будто стер – и Александрову гору, и Плещеево озеро, и спящий город Переславль-Залесский. В эту ночь в кельях Никольского монастыря монахини молились о всех путниках, о плавающих и путешествующих по суше, а также о летающих авиарейсами, чтобы взлет и посадка туманной ночью на всех земных аэродромах прошли успешно.
Так рано, что и птицы еще не щебечут. А под сводами церкви скоро раздадутся женские голоса – монастырский хор.
Матушка настоятельница любила эти минуты – вот сейчас они встретят новый день, все вместе, единым псалмом, и эхо его еще долго, долго будет звучать...
Да рассеется туман!
Темные фигуры монахинь...
Ледяная вода льется из крана, и брызги оседают на краях фаянсовой раковины...
Льняное накрахмаленное полотенце хрустит...
Легкие босоножки на низком каблуке, их не видно из-под рясы. А когда-то ведь она носила туфли на шпильках...
Ох, все суета, суета...
В монастырскую больницу сегодня приедет комиссия из Минздрава... Надо встретить... Надо все показать, и чтобы все, все было достойно...
Боже, какой вопль!
Матушка настоятельница как раз надевала рясу через голову, когда услышала этот жуткий крик. На мгновение она застыла – оглушенная, ослепленная темной тканью, закрывшей лицо с нелепо воздетыми руками. Потом рванула одежду, ткань где-то треснула...
Когда она выскочила во двор, на какое-то мгновение позабыв и о своем сане, позабыв от волнения и испуга обо всем на свете, монахини, шедшие в церковь, уже сгрудились под окнами монастырской больницы. Все показывали на окно одной из палат. И настоятельница прекрасно знала, кто в этой палате лежит.
– Тихо, тихо, сестры, успокойтесь! – Настоятельница первая открыла больничную дверь. – Где дежурная сестра? Где санитарка?
Монахиня, исполнявшая в эту ночь обязанности дежурной медсестры, появилась со стороны флигеля, где жили монастырские паломники.
– Матушка настоятельница, я здесь, я только на четверть часа отлучилась – меня срочно к паломнице позвали, ей плохо стало, приступ астмы, я укол сделала... Там санитарка осталась в ординаторской... Господи, кто же так кричал?
Настоятельница шагнула через порог. Первое, что она увидела, – на бежевом линолеуме больничного коридора красное пятно, вытекавшее из-под двери палаты...
Под ногой хрустнул осколок.
Молоденькая монастырская трудница, работавшая в больнице санитаркой, ринулась к настоятельнице.
– Я ничего не сделала, я ей ничего не сделала, богом клянусь, я только в палату вошла... хотела узнать, не надо ли ей чего... потому что она проснулась и встала, я слышала, как она ходит, а ей же нельзя пока вставать... А она... господи, у нее было такое лицо, такое жуткое лицо, я думала, она меня убьет...
Настоятельница вместе с дежурной сестрой бросились в палату, дверь которой была распахнута настежь. Монахини заполнили узкий больничный коридор – после пережитого шока, вызванного криками,
