Глава 20
ХОР
Катя вернулась в «Дали» вечером. Отель встретил ее огнями, шумом и суетой. Двор заполонили туристические автобусы. Из них валом валили туристы. Слышались немецкая речь, смех. Шуршали по гравию чемоданы и баулы на колесиках, звонили сотовые. После Елмановского леса, после его угрюмой тишины, после той промоины под елью и кишевших в ней жуков-трупоедов это было уж слишком. Слишком для Кати. Она хотела отыскать в этом туристическом бардаке Ольгу Борщакову, предупредить ее, рассказать, но она не успела, перехваченная Анфисой, которая, как верный стойкий оловянный солдатик, вот уже сколько часов с тревогой и нетерпением ждала ее возвращения.
– Анфиса, я была в отделе, пыталась поговорить насчет рисунка, но стало известно, что мальчика нашли. Он убит, и я поехала вместе с опергруппой туда. – Катя без сил опустилась в кресло в холле.
– Что его нашли, мы знаем, примерно два часа назад Хохлову кто-то позвонил из городского ЧОПа, и он сразу к Ольге побежал докладывать. А потом радиостанция местная передала. – Анфиса замахала руками. – А я так и подумала, что ты, возможно, там. Кто его убил, Катя? Как же это случилось?
Катя поведала ей все, чему стала свидетельницей, опуская слишком уж натуралистические детали.
– Они предполагают, что это дело рук педофила, сумевшего похитить ребенка.
– Тут тоже все в один голос твердят, что это маньяк. Сдается мне, что и в городе все эти дни про это самое думали, только вслух не озвучивали до поры до времени. А теперь вот даже по радио объявили. Здесь после этого ужаса с рисунком вообще все на ушах. Ольга было Дашу к себе забрала, так поди ж ты – австрияки нагрянули. Она сказала мне, ей насчет них из фирмы туристической звонили, предупреждали – ну, принимающая сторона. А она после рисунка совершенно об этом звонке позабыла. А тут их принесло. Ну и сама видишь, что здесь творится сейчас.
И словно в подтверждение ее словам, из ресторана, где уже занимали столики шумные венцы, грянул хор: «Калинка-малинка моя, в саду ягода малинка…»
– Артисты местные калымят тут по вечерам, театр-то здешний на ремонте, и давненько уж. – Анфиса сжала губы. – Туристов развлекать надо, им плевать, что здесь сейчас и не до песен совсем. Бизнес чертов… Вон, вон Ольга, смотри!
В холле появилась Борщакова, с ней был Хохлов. Катя тут же встала и подошла к ней.
– Сына Уткина нашли, – Борщакова сообщила это так, словно это она приехала с места происшествия. – Нам звонили, весь город в шоке…
– Я говорила в отделе милиции по поводу рисунка, но потом пришло это известие, и все выехали на место происшествия. Но по крайней мере они уже в курсе.
– Я что-то плохо соображаю сегодня. – Ольга Борщакова покачала головой. – Моя девочка… этот нарисованный кошмар… и потом сразу сообщение, что нашли убитым этого беднягу. Я плохо соображаю, точнее, боюсь сообразить до конца. Катя… я могу вас так называть, да? Катенька, скажите, это что же… все это как-то может быть связано? Если это не злая шутка какого-то сумасшедшего, то… что же это – угроза, да? Угроза моему ребенку? Со стороны кого?
– Оля, успокойся, не надо, – тихо произнес Хохлов.
Катя отметила, что симпатяга-менеджер был со своей хозяйкой, годившейся ему в матери, уже прилюдно на «ты».
– По одной из версий, она уже проверяется, убийство сына учителя мог совершить педофил, – Катя весьма осторожно подбирала слова. – Насчет связи этого убийства и рисунка, полученного Дашей, Ольга, мы не будем пока гадать, ладно? Это пустое и вредное занятие – гадание.
– Педофил, значит. – Ольга покачала головой. – Педофилу я бы сердце вырвала собственными руками, Катя.
Она произнесла это громко и вместе с тем очень просто. Без всякого истерического надрыва, пафоса. Буднично, совсем как «в шестнадцатом номере надо сменить белье». А Кате вдруг померещился ТРАНСПАРАНТ – тот самый, о котором она слышала в дежурке. Транспарант, перегородивший центральную улицу: ВНИМАНИЕ! ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ! В ГОРОДЕ – ПЕДОФИЛ! Что ж, может, в этой публичной демонстрации были тогда не только отчаянье, месть, но и смысл? Особенно если учесть, что там указывался точный адрес и фамилия. И еще то, что после такой вот «широкой огласки» педофил сам себя вычеркнул из списков живых, самоликвидировался.
Из ресторана грянул хор: «Вот мчится тройка удалая вдоль по дороге столбовой, и колокольчик – дар Валдая…»
– Не могу, не могу, а надо, приехали вот, полный сбор, даже номеров свободных не осталось, – Ольга Борщакова страдальчески поморщилась. – Пахать самой нужно, как проклятой, никто за меня ничего здесь не сделает. Спасибо вам, Катя, большое.
– Пока не за что. Где ваша дочка?
– С бабушкой, то есть с моей тетей Марусей. Я потом поднимусь, уложу ее спать сама.
– Знаешь, эта самая Маруся Петровна как-то странно себя вести стала с девочкой, – шепнула Анфиса, когда они остались вдвоем. – Когда ты уехала, я с Дашей хотела поговорить. Но они – Ольга и бабка – они ее, знаешь, как наседки от коршуна от всех… ну это и понятно. Потом они тут засуетились, отрядили охранников во главе с этим красавчиком Игорьком Хохловым снова в детский городок. Надеялись, может, та девчонка там снова объявится… Слушай, Кать. – Анфиса приложила ладонь к губам, она всегда так делала, когда пыталась ухватить «за хвост» какую-то важную мысль. – Слушай… педофил – это ведь мужик, так? А в нашем случае с рисунком?… Взрослых-то не было. Была какая-то соплячка-недомерок.
– Они снова проверили площадку, и что? – спросила Катя.
– Ничего. Подружка Даши пришла, та, что утром там была, – Верочка, что ли, или Белочка… Они к ней с расспросами, даже сюда в холл ее привели. Она никакой девочки маленькой в кудряшках вообще на площадке не помнит. А Маруся Петровна… Кать, ты знаешь, она на вид еще не старая и вроде стильная довольно мадам, но с мозгами у нее что-то… ну, не знаю. Она в Дашу буквально вцепилась и все ее про эту девчонку спрашивала. Какая, мол, она из себя? Такого вот роста? Повыше, пониже? Лет пяти, не больше? Волосы светлые в кудряшках? А какие кудряшки? А бантики были в волосах? А глаза у нее какие? Не голубые ли? А как Даша ей сказала, что на той девочке было надето что-то розовое, то старуха вообще стала сама на себя не похожа. Я думала, с ней опять припадок сердечный приключится. Стала Дашу пытать, какая обувь была на той девчонке. Ты себе это представляешь? Обувь! Медленно так перечисляла: что, Дашенька, кроссовки на ней были? Нет? Сандалии? Может, что-то вроде ботиков? Ботиков с пуговкой? Какие, к черту, сейчас ботики? При чем тут вообще какие-то ботики, когда Даша толком не может даже эту малявку описать.
– Однако она хорошо запомнила слова этой девочки. И знаешь, мне тоже стало как-то не по себе от них. И вообще…
– Что вообще?
– Тут, в Двуреченске, помимо того, что произошло – убийство мальчика, его поиски, версия о педофиле, что-то еще… клубится.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Даже не знаю пока, чувство какое-то странное… Знаешь, я, когда сюда ехала, в поезде совершенно случайно услышала отрывок разговора про Двуреченск. И речь шла о какой-то старой истории, об убийстве, чуть ли не в сорок восьмом году тут произошедшем. Я все это, конечно, почти сразу же забыла. А вот сегодня мне это вдруг напомнили. Эксперт разговорился, когда мы в Елмановский лес ехали, где мальчика нашли убитым. Вроде все, что он рассказал, к тому, что случилось, никакого отношения не имело, не могло иметь, но тон у него был, словно… Ну, как будто он сам себя убеждал, что все это вздор…
– Кать, я что-то не врубаюсь.
– Я сама не врубаюсь, Анфиса. Ладно, забудем, у нас тут своих дел хватает. Так что с этой Марусей Петровной?
– Я же говорю: она в Дашку впилась как клещ со своими расспросами.
– По-моему, в этом нет ничего удивительного. Таинственную девочку надо отыскать как можно скорее, и для этого все средства годятся.
– Милиция обещала ее найти, да?
Катя рассказала Анфисе про встречу в отделе с Шапкиным.
