летнего зноя, а потом снова повеяло прохладой и…
И балконная дверь – та самая, запертая когда-то в тот лютый февральский день – распахнулась настежь. А за ней и все другие двери в мире.
И двери универмага – те, прежние, стеклянные, не раздвижные, а которые нужно просто толкать.
Катя… маленькая Катя, большая Катя поднялась по ступенькам и вошла в торговый зал. На полу – опилки, и кто-то сметает их широкой щеткой. Но кто это делает – не разглядеть, это всего лишь тень, и в зале среди прилавков и витрин толпятся одни только тени.
И серые мраморные колонны вырастают из пола до самого потолка. За ними так легко спрятаться, как и там – в том лесу, где толстые стволы деревьев, где всегда осень и всегда падают желтые листья и где в яме с водой лицом вниз плавает, но не тонет мертвое тело…
А у той серой колонны вечно и неизменно стоит продавщица мороженого в форменном платье и белой наколке со своим лотком под прозрачной крышкой, где полно сливочного пломбира.
Не надо подходить к ней, потому что вот сейчас… сейчас она сама обернется к вам…
Вот – она обернулась и протягивает Кате… маленькой Кате, большой Кате вафельный стаканчик.
И лицо ее незнакомо. Она не может произнести ни слова, только взгляд ее…
Он молит о помощи.
Ее еще можно спасти.
Катя открыла глаза – тот ужасный звук, который они слышали в универмаге, оказавшийся просто обманом, искусной мистификацией… Он рос и ширился, превращаясь в чудовищный рев…
А потом обернулся телефонным звонком. И Катя уже окончательно проснулась, открыла глаза – мобильник на столике рядом с кроватью вибрировал и светился, требуя немедленного ответа.
Ольга Аркадьевна Краузе ужинала в своем доме на летней веранде, когда ее сын Иннокентий открыл своим ключом садовые ворота и по усыпанной гравием дорожке направился прямо к дому.
После памятного домашнего скандала и его продолжения в стенах Петровки, 38 эта их встреча оказалась первой.
– Явился? – спросила Ольга Аркадьевна. – Что ж, садись к столу, Кеша.
Он молча сел за накрытый стол напротив матери. Сад окутал вечерний сумрак, солнце давно уже село.
Ольга Аркадьевна в глубине души чувствовала удовлетворение – сын приполз с повинной головой после всех этих своих странных истерик и безобразий. И жену свою не привез, видно, оставил дома… Ну что же, это очень даже неплохо, сейчас они поговорят наедине – только она и он, мать и сын.
– Ты голоден?
Он протянул руку… Ольга Аркадьевна заметила, что руки у него грязные, по-настоящему грязные – черная кайма под ногтями.
– Не хочешь принять душ сначала?
Он взял со стола нож для фруктов с зазубренным лезвием.
– Тебе не кажется, что нам надо объясниться, сынок?
– Оля! Ольга, ты дома? – послышался от ворот тревожный мужской голос.
Удивленная Ольга Аркадьевна нажала на кнопку дистанционного управления и открыла калитку, через мгновение в саду появился Борис Маврикьевич Шеин – без пиджака, встревоженный, потный.
Со стороны садовой дорожки можно разглядеть лишь часть летней веранды – стол, кресло хозяйки дома, где восседала Ольга Аркадьевна. Плетеное кресло, где сидел Иннокентий, стояло спиной.
– Оля, ты одна? Срочно нужно поговорить, – Шеин восклицал на ходу – видно, от великого волнения. – Не знаю даже, с чего начать… Ольга, где твоя невестка, где Василиса?
– А в чем дело? – Ольга Аркадьевна бросила быстрый взгляд на сына. Но лицо его совершенно бесстрастное, словно сонное – глаза полузакрыты, на губах – улыбка.
– Не знаю, как и сказать… наверное, я очень виноват перед тобой, но мы старые друзья, мы знаем друг друга сто лет…
Ольга Аркадьевна смотрела на сына. О чем он думает сейчас? Вот сейчас?
И она бы очень удивилась, узнав, что Иннокентий мыслями своими в эту минуту вовсе не здесь.
Грязные руки, траурная кайма под ногтями…
Все без исключения развратницы и шлюхи…
Та дряхлая развалина в норковой шубе, балерина, любовница маршала, которую усаживал в такси парень по прозвищу Поляк…
Прекрасная мороженщица Валентина…
Рыжая девчонка из старшего класса, имя которой он напрочь забыл, а сейчас вот вспомнил, клянчившая у него заграничную помаду…
Вонявшая дешевыми духами проститутка, он снял ее возле гостиницы «Космос» впервые в жизни…
Жена, изменившая ему…
Мать, сидящая напротив, впившаяся глазами в этот вот нож, который он все вертит в руке…
– Оля, голову мне руби, но только помоги, я виноват перед тобой и твоей семьей… Понимаешь, я и Василиса… мы уже давно… Она фактически перешла ко мне жить, – Борис Маврикьевич Шеин, поднимавшийся по ступенькам на веранду, имел дурную, гибельную привычку говорить на ходу. – Она осталась у меня… а меня среди ночи вызвали, звонили из милиции, в универмаге снова черт знает что, и я уехал… А потом вот вернулся домой, и ее там нет, и, самое главное, ее телефон весь вечер молчит… и это не просто каприз… Оля, я сердцем чую, с ней, с нашей девочкой, что-то произошло, потому что она и твой сын… если он узнает, если он обо всем уже узнал, то…
И в эту минуту Шеин увидел Иннокентия, сидящего в кресле.
Все дальнейшее произошло в считаные секунды. Иннокентий поднялся, плетеное кресло упало. Он перегнулся через стол и всадил нож с зазубренным лезвием в толстую шею своего работодателя.
Шеин схватился за рукоятку обеими руками, зашатался, кровь из разорванной артерии фонтаном ударила в деревянный потолок, Ольга Аркадьевна вскочила на ноги…
Иннокентий широко взмахнул, всплеснул руками и расхохотался.
– Вот и все, мама. Так просто… с ним – все, а позже я покончу и с ней… Но сначала…
Ольга Аркадьевна, забыв о своем возрасте, больной спине и изъеденных подагрой суставах, метнулась в холл, неистово крича: «Помогите! На помощь! Звоните в милицию!»
Иннокентий легко перешагнул через тело Шеина, взял с богато сервированного стола еще один нож с зазубренным лезвием и, что-то мурлыча себе под нос, двинулся за матерью – как послушный покорный сын.
Глава 53
В СУМЕРКАХ
ЕЕ ЕЩЕ МОЖНО СПАСТИ…
В сумерках, окутавших комнату…
В полусне… наяву…
– Алло, это кто?
– Это я.
– Феликс? – Катя села на постели, сон, морок…
– Мне нужно вам сказать… я нашел это место.
– Феликс, ты где?
Нет ответа, словно все звуки мира умерли.
– Феликс, ты где?!
– Я там… я нашел… Я далеко, и я не успею… А там, в универмаге…
– Что в универмаге? Ты что-то видел? Что-то знаешь?
– Я знаю, что тогда там их было трое… три жертвы… А теперь осталась одна, последняя… Ее еще
