спихнуть убийство Петровой. И тем самым вызволить – кого? Да разлюбезного Генку Коха, потому что, по твоему администраторскому мнению, без него номеру с хищниками, а значит, и цирку – кранты».
– Пал Палыч, но почему же вы раньше не сообщили мне или следователю прокуратуры, который вас неоднократно допрашивал, что в убийстве Петровой вы обоснованно подозреваете гражданку Погребижскую? Почему не сказали, когда она была жива-здорова?
– Почему?! Потому что я старый дурак, молодой человек. И еще потому, что это цирк! Тут у нас как в семье – сор из избы очень трудно вынести. Аукнуться может. А если бы я ошибся? Как потом коллективу в глаза смотреть?
«А сейчас ты пытаешься уверить меня, что не ошибся», – Никита потянулся к пепельнице, стряхнул пепел.
– И Погребижская убита, – сказал он.
– Вот! Вот, молодой человек, к чему я и веду. Вы держите за решеткой невиновного, а настоящий убийца разгуливает на свободе.
– И вы можете мне назвать имя настоящего убийцы?
– Могу. Сейчас, тщательно все взвесив и обдумав, могу. Но это строго между нами. Полная конфиденциальность. Слово?
– Слово. И кто же это?
– Не кто иной, как… Роман Дыховичный!
Произнеся «имя», Воробьев схватился за сердце, потом за валидол.
Колосов молча ждал. Так, это что-то совсем уже интересное.
– Один бог да я знаем, как Ромка к Ире относился, – скорбно продолжил администратор. – Я вот наблюдаю за вашим поколением. Забубенное оно какое-то, простите меня, старика. Как журавль с цаплей, все сватаетесь – она его любит, он ее не любит, он ее любит, она его игнорирует… Так и у них было. На похоронах-то я за ним ребят попросил приглядывать. Как бы что над собой не сделал с пьяных-то глаз, с горя. А цветов он ей на могилу принес – ковер цельный. Миллион алых роз. А самое главное, как я ни допытывался, так и не открыл мне, где и на какие такие барыши всю эту красоту приобрел.
– Я вам скажу. Это, кажется, георгины были. С клумбы он их перед зданием местной администрации сдернул. И если не желаете неприятностей от здешних стражей порядка – это тоже строго между нами. Полная конфиденциальность, Пал Палыч.
– Все иронизируете… И зря! Мы с Багратом об этом и так и этак судили. И пришли к одному и тому же выводу: больше никто, кроме Ромки, из наших не мог. Понимаете? Думаете, после Ириной-то смерти нам, что ли, одним мысль насчет Погребижской пришла в голову? Ромка не дурак, хоть и клоун посредственный. Бесталанный. Мозги-то и у него варят. И он тоже все про них знал. Все! Переживал. Страдал. Места себе не находил. Ну, и, видимо, решил посчитаться, отомстить. Спьяну-то на что не пойдешь? В ослеплении-то, аффекте?
Никита кивал, словно соглашался. Кое-какая логика в рассуждениях Воробьева была. У Дыховичного имелся веский мотив для убийства Погребижской, если он подозревал ее в смерти Петровой. Месть. Колосов помнил об этом коверном две вещи. Первая: Катя упоминала, что во время ее разговора с Илоной той тоже мерещилось, что за нею следят. И как выяснила Катя, это вроде и был Роман Дыховичный. И вторая: именно он, как ни удивительно, спас Разгуляева от крупных неприятностей своими показаниями о происхождении пистолета. Была и еще одна любопытная деталь. Никита не забыл, что там, на кладбище, они ждали в роли некрофила именно этого клоуна. А пришел-то Генрих Кох.
– Пал Палыч, все, что вы мне сказали, я запомнил и принял к сведению. И все это, не волнуйтесь, будет строго между нами. Вас же я попрошу – постарайтесь не показывать вида, что подозреваете этого человека.
– А, понимаю, могу спугнуть! – оживился Воробьев. – Его можно по-человечески понять, Никита Михайлович. И потом, я всегда предупреждал, что пьянство его до добра не доведет. И последнее, самое важное: умоляю вас, вы же убедились, что Гена ни при чем! Когда вы его отпустите? Ведь мы горим, понимаете? Цирк на грани краха.
Колосов смотрел на афишу. Он чувствовал: словно сам ход событий подталкивает его к принятию решения… наверное, единственного правильного в этой ситуации решения, которое… которое пока еще даже ему самому кажется почти нереальным.
– А вы рады были бы снова увидеть Генриха в цирке? – спросил он наконец.
– Ну, конечно! Это же спасение для нас. Он мне вообще как родной сын! (Воробьев всего десять минут назад говорил то же самое о Геворкяне). Без него вы же видели, что творится у Разгуляева. И это, скажу вам по секрету, еще легко Валентин отделался. И вы тоже. Могло все быть гораздо хуже. – Администратор кашлянул, намекая на «инцидент в клетке». – Там мы можем надеяться, а?
Он рысью забежал перед Колосовым, отпер дверь, поплелся было провожать. Никита сказал, что в этом нет нужды. Что он еще немного хочет побыть в цирке. Посмотреть репетиции.
В шапито он провел время до самого вечера. Сидел в сумрачном амфитеатре, по которому гулял ветер. После обеда жара немного спала: с запада на город шли дождевые облака.
Никита смотрел на арену. И сам себе удивлялся. Как в далеком незапамятном детстве, этот посыпанный опилками круг представлялся средоточием чудес и тайн. Иногда грозных тайн. Люди и звери ступали по манежу на равных. От них – от их искусства, таланта, мастерства порой невозможно было оторвать глаз. Они вызывали удивление, восторг, даже зависть. И все они – и звери, и люди тщательно скрывали свои подлинные чувства здесь, на манеже. Потому что по неписаному закону цирка ЗРИТЕЛЬ (а именно в этой роли осознавал себя сейчас Колосов) при любом, самом трагическом, самом экстремальном развитии событий НИКОГДА НИ О ЧЕМ НЕ ДОЛЖЕН ДОГАДЫВАТЬСЯ. Потому что…
Никита смотрел репетиции от начала до конца. Смотрел на пляшущих «Цыганочку» медведей, на собак, играющих с азартом в мини-футбол, на воздушных гимнастов под куполом, на канатоходцев, прыгунов на батуте, на Романа Дыховичного, напоминавшего персонаж мультяшки в своем нелепом гриме, парике и кургузом пиджачишке, на несущихся в галопе по кругу сытых гнедых лошадок, на лукавых вертлявых мартышек, гусей, впряженных в маленькую тройку с бубенцами, катающих по арене визжащего поросенка…
