– А, – Марина изящно и презрительно махнула рукой, – бросьте. Какой характер может быть у мальчишки, маменькиного сынка?
– А этот, Изумрудов, где? – недовольно спросил Кулешов.
Марина Ткач затянулась сигаретой.
– У вас что, вопросы к ним в связи с убийством? – спросила она.
– Да, почти, – ответил Никита: у красотки-блондинки сейчас было такое загадочное лицо, что стало ясно – интересуется она неспроста.
– Тогда я бы на вашем месте повнимательнее пригляделась именно к Изумрудову, – сказала Ткач.
– Вы его в чем-то подозреваете? – спросил Никита.
– Нет, что вы. Не подумайте плохого. Просто… этот тип не совсем то, чем старается казаться.
– Как это понять? – спросил Кулешов.
Но тут наверху снова послышался раздраженный голос Долорес Дмитриевны. Колосов поднялся, покинул гостиную, быстро вбежал наверх по лестнице. И попал в коридор, застеленный бежевым ковролином. По стенам – панели «под дуб», двери тоже темного дерева, как в хороших европейских отелях. Шум сильной струи из крана и урчанье бачка унитаза…
Долорес Дмитриевна, растерянная и красная, стояла перед закрытой дверью в самом конце коридора.
– Валя, пожалуйста, поскорее, неудобно, – она увидела Колосова и совсем смутилась. – Он сейчас. Он в туалете. Маленькая оказия приключилась – расстройство желудка.
Никита смотрел на закрытую дверь.
– Он с утра неважно себя чувствовал. Наверное, съел что-нибудь, – Долорес Дмитриевна развела руками.
За дверью снова Ниагарой низверглась вода в унитазе. Колосов вернулся в гостиную. Валю Журавлева с его расстроившимся желудком они прождали еще четверть часа. Наконец мать привела его. Колосов увидел бледного парня довольно ординарной внешности. Вид у него был, прямо скажем, неважнецкий.
– Тебе плохо, сынок? – обеспокоенно спросила Долорес Дмитриевна.
– Меня тошнит и живот схватывает, – Валентин Журавлев страдальчески сморщился. – А вы из милиции? Ко мне? А почему ко мне?
– Потому что у нас к вам есть вопросы, – сказал Никита, внимательно его изучая. – Вам девятнадцать исполнилось?
– Да, в мае.
– Извините, сын ваш давно уже совершеннолетний, и мы бы хотели поговорить с ним наедине, – Никита обернулся к Журавлевой.
Марина Ткач, захватив сигареты, тут же вышла. Журавлева помешкала, но затем тоже покинула гостиную и прикрыла за собой дверь.
– Что с животом-то, а? – спросил Колосов, когда они остались одни.
– Не знаю. Болит.
– Не приступ ли медвежьей болезни, часом?
– Чего? – Валентин Журавлев вскинул голову.
– Милиция на порог, а ты со страха в клозет?
– Почему со страха? Чего это мне вас бояться? С какой стати?
– Ну это уж тебе виднее, с какой стати, – Колосов смотрел на парня. Да, пожалуй, эта Марина права: типичнейший маменькин сынок. На такого и давить не надо – сразу поплывет, если что.
– Я ничего не сделал, чтобы мне вас бояться, – сказал Журавлев. – А с желудком у меня вообще с детства проблемы. Несварение бывает. Спросите у матери.
– Ты священника из церкви в Воздвиженском когда видел в последний раз? – Никита решил переходить к сути дела.
– Священника? Которого убили – отца Дмитрия?
– Да, которого убили. Так когда?
– Он на той неделе к нам сюда приезжал. Патрон… то есть Салтыков, его приглашал. Тогда и видел.
– А еще когда? В четверг, в день убийства, ты днем к отцу Дмитрию приходил?
– Я? Днем? Никуда я не ходил.
– Тебя свидетели видели, Валя.
– Меня? Какие свидетели?
– Какие надо, такие и видели, – парировал Кулешов. – Чего ты там делал, у отца Дмитрия?
– Да не был я у него! И в церкви не был, – Журавлев посмотрел в глаза Колосову и вдруг согнулся, приложил руку к животу. – Вот черт, опять… Не был я там. Я дома был, здесь. У матери спросите.
– Ну мать, Валя, что хочешь скажет ради тебя. На то она и мать тебе, – Никита вздохнул. – Значит,
