ну, конечно, Тумайкина у них ведь работала, по сути, они тоже свидетели по делу, но…
– А в госпитале, значит, у генерала боевой товарищ лежит, так?
– Он… полковник Приходько, покончил с собой. Я вчера об этом узнала. Федор Матвеевич, там какая-то темная история, совершенно ничего не понятно.
– Вот и я тоже ни хрена не понимаю. Зачем такому человеку, как Москалев… Такая фигура в министерстве, с такими связями, с таким списком послужным, боевым… Назначение вот-вот состоится, ему, по слухам, такую должность прочат, а он… Слушай, Екатерина, ты все же знакома с ним, с его женой, видела их семью, в доме, говоришь, была… Если какая-то информация у тебя есть, не скрывай ее от меня, прошу тебя как коллегу, по-дружески прошу.
– Федор Матвеевич, я не скрываю, я просто разобраться, оценить все логически не могу… Но что все- таки стряслось с генералом Москалевым?
– Сегодня утром он приехал в Центр иммунологических исследований. У нас туда образцы по убийству Надежды Тумайкиной отправлены на анализ ДНК. Исходный материал, законсервированный, так как для сравнения мы пока что ничего туда не представили. С Угарова-то не успели образцы получить. Москалев имел беседу с заведующим лабораторией. И тот потом сразу же позвонил мне, хотя разговор у них был приватный, не для посторонних ушей. Но завлаб мне позвонил – это не донос, учитывая обстоятельства нашего убийства, учитывая эти чертовы раны на останках, эти укусы… Одним словом, ни о какой приватности, секретности, даже при его генеральских погонах, тут и речи быть не может. Не того сорта это дело. Москалев привез две пробирки: кровь и мазок слюны в качестве образцов для исследования и сравнения, пробирки опечатаны, все честь по чести, как и полагается, с соблюдением процессуальных формальностей, штамп стоит нашей ведомственной поликлиники, значит, забор на анализ делали там, дата стоит, время – сегодня 7.30 утра. Завлаб и туда позвонил в лабораторию, справки навести.
– И что?
– Это его кровь. Они подтвердили. Это его кровь, он сам привез ее. Зачем? Что из этого следует?
– А когда будут готовы результаты экспертизы?
Но на этот вопрос Гущин не успел ответить. Телефон зазвонил тревожно и резко. Связь «Коралл» – дежурная часть.
Глава 30
У театра Гонзаго
«Эта ночь для меня вне закона!» – голос Высоцкого из магнитолы ворвался в кабину «Газели» и заполнил собой пространство. И сразу стало тесно, и крылья вдруг выросли, распахнулись, расправились – эх, ночь, дальняя дорога, и к черту, к черту все: усталость, ломоту в спине, ливень, хлещущий в лобовое стекло.
Шофер «Газели» Иван Голован «под Высоцкого» лихо крутанул руль, прибавил газа. Ночь вне закона – ах, как сказал он, этот хриплый с гитарой, и где только слова такие нашел? «Почему мне в кредит по талону отпускают любимых людей?» И нам, нам тоже родных по талону отпускали, точнее, по пропуску, ксиве, по предписанию начальства – там, в колонии, на «зоне». Люська Рыжик всего два раза и побывала на свиданке, хоть и числилась в то время законной женой. Поженились перед самым судом, все говорили – даже следователь: тебе, Голован, много не дадут, потому что дубина ты, номер твой в том ограблении – номер первый от конца. Водила – водила и есть, на стреме ждать за баранкой, потом увозить подельников от злой погони.
Много – не много, а дали на том суде пять с полтиной, этапировали на «пересыл», потом в Читу и ту-ту- у-у! – загудел паровоз, застучали колеса. Люська, жена, приехала вскоре, а второй раз – через полгода весной. Потом крутанула хвостом. Ведь для нее ж, для нее старался – шофер Голован скрипнул зубами: даже через столько лет обида жгла и мучила его сердце. Этот, который Высоцкий – как там у него поется: дом хрустальный… та-ра-ра… для нее, сам как пес… Красивая была, потому и хотел деньгами, куском солидным порадовать ее, сразить наповал: вот, гляди, какой мужик у тебя добычливый, все может. Банк, офис ему грабануть – плевое дело. Грабанули офис и сели в дерьмо, как цуцики. Кто-то настучал, кто-то из своих, теперь пойди разберись. И вот сейчас, после зоны, на воле – ни кола, ни двора, ни жены. «Газель» – развалюха, дальний рейс, груз сантехники: итальянские унитазы для столичных жоп.
Ночь…
Чертов ливень…
Дворники по лобовому стеклу: бжик – бжик…
Ни зги – в темноте.
Фонарь, фары навстречу, слепят глаза, суки, Люська, Рыжик, где ж ты теперь?
Указатель «Усадьба «Архангельское» – 500 метров». Ездил он этой дорогой в Москву. Много чего тут кругом понастроено – дома-дворцы, коттеджи. Значит, есть, есть бабло у людей, а все ноют, прибедняются – кризис, мать его… А здесь вон усадьбы… Правда, это еще барское добро, что-то вроде парка теперь. По ящику вон бубнили, что и в парке, мол, умные люди хотели особняков себе нафигачить, да не дали им. Значит, кишка была тонка, не с того конца за это дело взялись. Эх, если б то ограбление шесть лет назад удалось, был бы и он, Голован, сейчас с капиталом, глядишь, и сам где-то тут, на столичной земле, хатку бы себе организовал этажа этак в три под медной крышей, с сауной, подземным гаражом и винным погребом. То-то бы Люська рада была, жила бы с ним, хахалей других себе не искала.
Огни впереди – фура пилит. Обогнать? Вроде можно, только дождь, скользко, видимость швах. Еще указатель: «Театр Гонзаго». Это что же, тут в парке и театры открыли? Стена, стена, огородили все, простому человеку и плюнуть некуда…
Дождь сек наотмашь лобовое стекло, дворники не справлялись. И Высоцкий вдруг как-то стих, поперхнулся, оборвал гитарный аккорд в магнитоле. И только ночная дорога, освещаемая фонарями, заливаемая водой, стелилась под колеса. Темные деревья, фура впереди – куда он так гонит, при такой видимости?
Взметнув фонтан грязи, фура впереди неожиданно резко взяла влево, на встречную, завизжали тормоза, тяжелый прицеп перегородил шоссе. Голован нажал на педаль, рванул ручной тормоз, но было уже поздно – «Газель» буквально зарылась передними фарами в огромную лужу, шириной с целое озеро.
В лобовое стекло плеснуло красным. Скрежет металла, оранжевый свет, грохот опрокидывающейся на бок груженой махины.
Дворники размазывали по стеклу пятно с темными сгустками – оно все ширилось, ширилось, ширилось…
«Сбили кого-то. Я сбил, – шофер Голован видел пятно на стекле. – Теперь снова сяду!..» И потерял сознание.
Участок шоссе был оцеплен патрулями ДПС, весь автотранспорт направляли в объезд, что спровоцировало гигантскую пробку у МКАД. Оперативная машина едва пробилась сквозь нее к месту происшествия. То, что это не просто дорожная авария, Гущину доложили сразу.
– Труп был на шоссе в ста метрах от театра Гонзаго. В результате – крупное ДТП: перевернулась грузовая фура, в прицеп которой врезалась идущая следом «Газель». Оба водителя пострадали, оба в тяжелом состоянии, водитель «Газели», как в себя маленько пришел, все кричал, что он не виноват, что сидеть за это не будет, что видимость из-за дождя была плохая, он не успел никого заметить на дороге, а потом ему в стекло словно кровью плеснуло. – Инспектор ДПС от волнения слегка заикался. – Очень похоже на тот наш случай возле карьера. Мы с напарником осмотрели тело… точнее, то, что от него осталось – признаков, что она, потерпевшая, была сбита фурой, нет, а вот то, что тело на дороге уже лежало и его проутюжили…
Катя раскрыла зонт: морось с неба, как из сита. Все вокруг сырое, набухшее влагой. Темные потеки на стене парка, корявое гнилое дерево, перекинувшее свои ветки через стену на крышу театра Гонзаго. Впереди только машины ГИБДД и отдела милиции, эксперты в пластиковых плащах, похожие на марсиан, копошатся посреди огромной лужи, вода в которой странного цвета – ржавая, как мясные помои. На обочине опрокинувшаяся фура, кругом разбитые ящики – и целое море рассыпавшихся по асфальту, по траве, по глине помидоров. Может, это помидорный сок придал воде такой цвет?
Катя обошла «Газель» – передние фары вдребезги, лобовое стекло треснуло наискось, тоже испачкано бурым, загажено…
