Катя узнала об этом уже много позже от знакомого эксперта в ЭКО. Бушевавший несколько часов пожар уничтожил не все.
– Тело обвиняемого Угарова сгорело, но мы нашли останки двух других тел. – Эксперт рассказывал об этом вполне профессионально, но отчего-то очень тихо, с большими паузами. – Труп взрослого мужчины примерно 35—40 лет, опознанию, к сожалению, не подлежит, но сохранились остатки его одежды.
На фотографии были видны клочья медицинской робы, измазанные сажей и еще чем-то бурым, похожим на запекшуюся кровь.
– И тело ребенка… Тоже, к сожалению, непригодно для опознания. Поначалу мы решили, что это тело сына генерала Москалева, но… – тут эксперт запнулся, – не знаю, стоит ли об этом вообще говорить, раз дело закрыто… В обоих случаях экспертиза сделала категорический вывод, что оба эти трупа не… Причина их смерти не возгорание, они были уже мертвы, когда начался пожар. И если с момента смерти прошла примерно неделя и данные указывают, что какое-то время труп находился в морге, то этот второй… мы не смогли точно определить… он умер очень давно, может быть, несколько десятков лет назад…
– А хорошо играют, громко, – заметил полковник Гущин у летней эстрады. – Музыкой, говорят, теперь нервы лечат. Как считаешь, поможет?
Катя для себя так и не решила.
САМОЕ СТРАННОЕ И НЕОБЫЧНОЕ ДЕЛО В МОЕЙ ПРАКТИКЕ.
Об этом сказал прокурор, оперировавший одними лишь сухими рапортами, докладными о ходе расследования, заключениями многочисленных экспертиз и материалами надзорного производства.
На месте сгоревших фабричных цехов в районе Трикотажной, как объявили по телевизору в программе «Моя столица», планировалось построить торговый комплекс с парковкой.
В парке Архангельское играли джаз, и шпалеры розария были все сплошь в розовых и белых цветах. Большую колоннаду и театр Гонзаго, как и прежде, осматривали экскурсии, и система видеонаблюдения и охраны была отлажена и даже слегка модернизирована. Грот, правда, еще закрыт для посетителей, но там ведь шла реставрация, и ее должны были закончить к осени…
Водитель Иван Голован благополучно перенес сложную операцию и уже вовсю бродил по госпитальным коридорам – на процедуры и даже поднимался на четырнадцатый этаж, где все давно уже было заделано новеньким прозрачным пластиком.
И только с одним божьим созданием было что-то…
– ОНА НИЧЕГО НЕ ПОМНИТ. ГОВОРИТ, ЧТО НЕ ПОМНИТ.
Прокурору, принявшему дело к своему производству, перед его окончательным закрытием, и приехавшему в Морозовскую больницу, где под присмотром врачей находилась все это время спасенная Лера Кускова, объявил об этом врач.
– У нее что-то с психикой?
– Возможно, что потеря памяти – это следствие пережитого шока. – Врач вел прокурора по коридору вдоль застекленных боксов, где находились маленькие пациенты.
В самом крайнем боксе прокурор увидел темноволосую девочку в больничной пижаме. Катя бы ее сразу же узнала. Лицо ее было в пятнышках зеленки – странно, но маленькие язвочки на коже, неизвестно кем и когда оставленные (может быть, даже следы укусов) очень плохо, из рук вон плохо затягивались.
Девочка сидела на кровати, по-турецки поджав ноги и раскачиваясь, тихонько пела себе под нос – что- то заунывное, нескончаемое, слов не разобрать.
Волынка-гайда, флейта-зурна и голос, одинокий голос…
– Она ничего не помнит, говорит, что не помнит, – повторил врач. – Можете спросить у нее, она ответит то же самое.
Прокурор тихонько постучал по стеклу, привлекая к себе внимание. Девочка подняла голову, медленно опустила ноги с кровати. Поправила волосы и подошла… не к двери, к стеклу.
Секунду она смотрела на этот мир – туда, за пределы больничного бокса, на этот мир – там, снаружи, а потом резко (прокурор от неожиданности даже вздрогнул) бросила обе свои ладони на стекло, нажимая на него с недетской силой. Стекло перечеркнула трещина. По сигналу врача в бокс зашли две медсестры.
– Иногда она странно себя ведет. Вот так. Но это ничего, это со временем пройдет, – сказал врач. – Может быть, это даже лучше в ее положении, что она ничего, совсем ничего не помнит.
МОЖЕТ БЫТЬ, ЛУЧШЕ?
ЕСЛИ БЫ ЗНАТЬ…
Примечания
1
2
Спасибо (
