Кругом было до странности тихо – только шум дождя, только ветер. В воздухе чувствовалась какая-то тяжесть, гнетущая душу тревога, разлитая по окрестностям. И это ощущали все, кто проезжал мимо.
Например, депутат-академик Коврагоев, сосед семьи Москалевых по коттеджному поселку «Старица», возвращавшийся с чествования в банкетном зале РАН по случаю награждения его орденом за полярные исследования в Антарктиде. Счастливый, растроганный поздравлениями и тостами, сильно под градусом, он благодушно шутил с шофером, раскинувшись на заднем сиденье служебного депутатского «Мерседеса», как вдруг…
Сердце сдавило. Мимо проплыла стена парка у театра Гонзаго, старая кривая липа, нависшая кроной. Коврагоев сунул руку в карман пиджака за белой трубочкой нитроглицерина, заботливо положенной туда накануне, и краем глаза успел заметить на обочине какое-то странное существо.
Ребенка… Нет, пожалуй, это не было похоже на…
Девочку лет двенадцати… Нет, нет, ОНО НЕ БЫЛО ПОХОЖЕ…
Сверкнули оранжевые огоньки…
Налитые кровью белки глаз, звериный зрачок…
Ярость и предвкушение удачной охоты…
«Мерседес» рванулся вперед, шофер, только что болтавший непринужденно, вцепился в руль, вжимая педаль газа.
Все пропало, растворилось в дожде. И лишь тревога…
– Ты что так погнал-то? – спросил чуть погодя академик-депутат у своего шофера.
– Да что… так, дорога-то свободная, вот уж и приехали. – Ответ вышколенного депутатского водилы был какой-то неровный, фальшивый.
МАЛО ЛИ ЧТО ПРИВИДИТСЯ НОЧЬЮ НА ТЕМНОЙ ДОРОГЕ.
Особенно после банкета с шампанским и водкой – так и подумал сосед Москалевых, въезжая в ворота своего служебного жилья.
Поселок «Старица», как и вся округа, тонул в ливне, был темен, дома пустовали. И только во-о-он в том коттедже, где жила генеральская семья, на первом этаже горел, несмотря на поздний час, свет.
Депутат вылез из «Мерседеса», заковылял на нетвердых ногах к родной двери, думая лишь о том, что во дворе как-то уж слишком, как-то чересчур уж темно, до того, что аж неприятно… прямо даже…
Он не успел взойти на крыльцо – за его спиной в ночи со стороны дома Москалевых прогремел выстрел.
Глава 39
«Призовем на помощь здравый смысл…»
– Знаешь, можно, конечно, обсуждать это до бесконечности, но все-таки призовем на помощь здравый смысл.
Катя произнесла эту фразу излишне резко и тут же сама пожалела. После событий в приемной у кабинета Гущина ничего ТАКОГО больше не случилось. Рабочий день тек как обычно, и она изо всех сил старалась, чтобы этой обычности ничто не нарушало, даже в мелочах. Так было спокойнее, комфортнее. О Гущине и генерале Москалеве, об их разговоре за закрытыми дверями она не думала, нет… нет, конечно же, думала, или нет… старалась гнать от себя ВСЕ ЭТО. Гнать подальше – не сейчас, после: Я разберусь с этим после, может быть, завтра, когда все фантазии, все эмоции улягутся и…
Удавалось с трудом, но она очень старалась, крепилась изо всех сил, как скульптор лепила этот самый обычный свой рабочий день, чтобы он ничем не выделялся из череды таких же точно рабочих будней.
Статья о проверочном рейде сотрудников УБЭП на складские терминалы в Домодедово в целях выявления контрафактных товаров… Скука смертная, но это как раз и хорошо, это подойдет. Задержание преступной группы похитителей мобильных телефонов – это тоже сойдет, получится серенький такой репортажик, но это то, что сейчас нужно, – криминальная посредственность, без всяких там сенсационных догадок и тайн.
Она с головой ушла в работу, подыскивала фотографии, связывалась с сотрудниками Управления по борьбе с экономическими преступлениями, уточняла подробности, звонила в «Вестник Подмосковья». Время до семи пролетело незаметно. Катя собралась было уже домой, как вдруг позвонил Мещерский.
– Я внизу у проходной, закажи мне, пожалуйста, пропуск.
– Сереженька, я сейчас спущусь, я закончила. Слушай, а чего это у тебя такой голос?
– Пожалуйста, закажи мне пропуск. Тебе придется задержаться на работе, не торопись уходить.
Деликатный Мещерский проявлял небывалую настойчивость. И теперь, сидя в кабинете пресс-центра, который ей так и не удалось в этот вечер покинуть, слушая рассказ Мещерского, она понимала: ВСЕ ОБЫЧНОЕ, все привычное снова полетело ко всем чертям. Как она ни старалась, как ни отгораживалась пустыми статейками о контрафакте – не помогло.
Рассказывая об Угарове, о его признании в убийстве, Мещерский аж заикался от волнения.
Заикался он и потом, когда рассказ его об Угарове начал приобретать совсем уж странные, причудливые формы.
И тогда Катя не выдержала. За окном было уже темно, голова ее раскалывалась, а по спине… по спине полз противный холодок…
– ВСЕ-ТАКИ ПРИЗОВЕМ НА ПОМОЩЬ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ!
Да, она произнесла это излишне резко и моментально пожалела об этом. Мещерский осекся.
– Катя, я пробовал. У меня что-то не получается.
– Угаров признался, и это самое главное.
– Это не самое главное, – голос Мещерского звучал тихо. – В том-то все и дело.
– Чушь… Он признался в первом убийстве. А убийство Полины Кусковой на себя не взял. И не ответил на вопрос, где ее сестра Лера.
– Он сказал, где она, у кого.
– Сережа, он сумасшедший.
– Конечно, он сумасшедший, но… А мальчик, Катя? Угаров же мне говорил о нем, и ты мне рассказывала…
– О Даниле Москалеве он мог узнать от своей первой жертвы Надежды Тумайкиной. Она могла ему сказать там, во дворе.
– Он ее ударил по голове, что она могла успеть сказать?
– Это он так тебе говорит. О том, что там было, ты знаешь только с его слов. А он сумасшедший, маньяк.
– Но он почти слово в слово повторил выводы твоего Гущина там, на месте… Я же был с вами, я слышал. Нет, Катя, он мне не врал. И ты же сама мне говорила, что этот мальчишка… что его родной отец подозревает…
Катя стукнула по столу.
– Являться с повинной твой друг к нам, значит, не собирается, – сказала она после паузы.
– Нет.
– Он убийство совершил. Из-за него женщина погибла. Он толком даже объяснить не может, за что он ее.
– Он пытался объяснить. Он в детстве… я же помню, как он пацаном из-за своей матери переживал… с ума сходил…
– Да брось, классическая туфта. Тяжелое детство маньяка, ненависть, внешний импульсивный толчок, совпадение случайностей – и начало кровавому пути положено. – Катя отвернулась. Она помнила Угарова – как будто все было только сейчас: сумрачный тайский ресторанчик на Чистых Прудах, барная стойка, парень в джинсах и белой рубашке, похожий на иностранца. Ничего отталкивающего, ничего ущербного, злобного, никакой особой Каиновой печати. – В том, что он тогда из-под стражи был отпущен, ты виноват! Ты позвонил этой его сожительнице тайком от нас!
Мещерский молчал.
– Все гораздо серьезнее, Катя, – произнес он наконец. – Он, конечно, спятил, но…
– Мы три часа с тобой обсуждаем этот его бред про… черт, я даже не знаю про кого – упырей, кровососов, каннибалов… Сережа, это дурдом. Это паранойя, шизофрения. Там, где он сейчас своими мыслями, – может быть, это и реальность, но это шизофрения, понимаешь?
