– Погуляю.
– Сейчас папа приедет, будем ужинать.
– Не хочется, голова болит.
– Ну хорошо, только недолго. Пойдешь в парк? Смотри, осторожнее.
Данила не ответил. Мать, только не начинай… детка… очень люблю, когда тебя принесли такого крохотного в одеяльце…
О своем появлении на свет Данила знал массу ненужных подробностей. Сморщенное личико, волосенки на голове, и самое главное – зубы. Оказывается, он родился уже с зубами – с двумя-тремя малюсенькими молочными клыками. Мать отчего-то это так умиляло, так умиляло. Она взахлеб по телефону могла часами рассказывать старым питерским своим подругам еще по институту, как Данила, когда она кормила его грудью, кусал… Он кусался…
Данила однажды представил себе, как это было. И что-то произошло. Случилось – один в один такое же, как, бывало, смотришь в Интернете тайком порнушку. Пришлось даже в туалет метнуться. А потом сидеть с пылающими щеками в гостиной, задыхаться, гадать – заметил ли отец, заметила ли она…
– Данила, а разве парк уже не закрыт? Семь часов. И погода портится.
Данила и на это не ответил матери. Хлопнул входной дверью, скатился по лестнице, выскочил за ворота.
В парк Архангельское он никогда не ходил через главные ворота, где была касса и продавали билеты. У него был свой путь туда. Он открыл его для себя еще зимой. Правда, тогда навалило высокие сугробы и преодолевать ограду было легко. Но потом он нашел липу, растущую у ограды. Взобраться на нее было пара пустяков, а уж затем как по мосту. Ловкости ему было не занимать.
Зелень и свет. Зелень майская, свет вечерний. К тому же погода и правда подвела: серое облако – первое в нескончаемой череде облаков, появившихся неизвестно откуда, зацепилось за шпиль башни, венчающей Старый дворец. Данила по аллее быстро дошел до террас, взобрался наверх. Вот здесь хорошо, далеко видно – луга, поля, рощи, весь парк как на ладони. Это место…
«Хорошо бы тут остаться насовсем, – думал Данила. – И жить бы здесь». Не в этом скучном дворце- музее, где тетки-смотрительницы заставляют надевать безразмерные войлочные тапки, а тут, в парке… в этом парке…
Ночью, когда светит луна.
И в сумерках, когда туман ползет с реки.
И днем, когда начинает накрапывать дождь.
Когда пропадают толпы туристов, когда охрана запирает ворота, когда все уходят, прячутся по домам…
Это хорошо или плохо, когда тебя все боятся?
Гуляющие в парке спешили к выходу: молодые мамы с колясками, стайка девиц. Данила провожал их взглядом. Первые капли дождя заставили его спуститься и нырнуть в боковую аллею.
Белые статуи, мокрый мрамор, темные стволы лип. Данила натянул на голову капюшон – дождь, а ему нипочем. Вот искусственный грот, если там затаиться, а потом выскочить с криком, то, возможно, те, кто будет мимо проходить… те девчонки, которые вчера играли тут в бадминтон, в обморок хлопнутся или же обо…ся – вот будет умора!
Они будут визжать, но их никто не услышит. А он…
То, что он видел на экране во всех этих «биллах», «квантах», «бондах», «чужих», то, что было на мониторе, когда он самозабвенно играл, жил там, в виртуале компьютерной игры, – ВСЕ ЭТО сейчас плескалось, как море, где-то там, далеко внутри, куда лень было заглядывать. Все это он уже проходил, как алгебру. Все это было уже надоевшим и пресным.
Даже Черная мамба – мамочка Ума… А ведь не прошло и часа, как он следил за ней, затаив дыхание.
И вот все улетучилось в один миг. Данила чувствовал пустоту. Это было непривычно, дискомфортно. Непонятный неприятный внутренний вакуум должно было что-то заполнить – очень скоро, совсем скоро.
Данила посмотрел на свои ладони, они были мокрые от дождя или от пота. Что-то должно было случиться.
Он поплелся по аллее, поднялся по ступенькам под своды открытой колоннады. Куртка и джинсы промокли насквозь, но он не замечал этого. Прислонившись к колонне, он смотрел на дождь. Невысокий русоволосый мальчик – крепкий, спортивный.
Двое охранников, шедших по аллее, не обратили на него внимания. Как не обращали внимания и на старую липу возле театра Гонзаго, по ветвям которой ловкому существу ничего не стоило пробраться в Архангельский парк хоть днем, хоть ночью.
Глава 4
My love…
– Слушай, долго мне еще унижаться тут перед тобой?!
– Тебя никто не заставляет унижаться.
– Ты не заставляешь?
– Я? Дорогой мой, веди себя потише, сотрудники услышат.
– Плевать, пусть слышат. Мне деньги нужны сегодня!
За панорамным окном офиса – потоки дождя. Сумерки, огни. Конец рабочего дня…
– У меня нет денег. – Анна Гаррис сделала плавный жест, разводя руками.
Холеные руки, на безымянном пальце колечко – «Тиффани», безупречный маникюр, серый неброский брючный костюм, полностью соответствующий деловому дресс-коду, тщательно уложенные светлые локоны. Что еще нужно энергичной самодостаточной сорокавосьмилетней женщине для счастья?
Муж – иностранец? Был американец из штата Айдахо, владелец фирмы лакокрасочных изделий. Они познакомились в 98-м через агентство, переписывались, потом он приезжал в Москву на смотрины, затем сделал предложение. Ему не терпелось отведать «русской жены», а ей в 98-м просто хотелось выбраться в большой мир, слинять от бедности, проблем, от дефолта. Они прожили три года, а потом муж решил, что «русской жены» с него хватит, и переключился на поиски жены-мексиканки. Зацепиться, осесть в Америке не удалось, пришлось вернуться. На память о тех временах остались только американская фамилия Гаррис и кое-какие сбережения, которые позволили здесь, дома, встать на ноги, войти полноправным партнером в бизнес, играть на бирже.
– Ты хочешь, чтобы я ушел?
Когда он так говорит… таким голосом… Вор, негодяй… Мошенник, подонок, на меня ВСЕ ЭТО больше не действует – тон, взгляд…
Вор… лжец…
– Я ухожу. Прощай.
– Нет! Андрей!
Кабинет Анны Гаррис, корпоративного директора по работе с персоналом, был отделен от помещения, где трудились сотрудники инвестиционного фонда, стеной из прозрачного пластика. Две трети сотрудников, оторвавшись от мониторов, с живейшим любопытством наблюдали за сценой, разворачивавшейся в «аквариуме».
Но корпоративный директор этого уже не замечала. Он же ненормальный, он действительно уйдет – с него станется. И она не увидит его больше никогда. Чем, чем она может его удержать? Крашеными волосами? Растяжками на бедрах? Вечной непреходящей диетой своей – утром овсянка на воде, этот проклятый зеленый чай, днем опостылевшая отварная рыба и овощи на пару, от которых тошнит до самого вечера?
Пятнадцать лет – огромная разница. Где были ее мозги, когда они познакомились? Она вышла из ГУМа нагруженная пакетами. Наступил март, и было очень скользко, а чтобы поймать машину до дома, следовало пройти по Никольской. А он подошел и спросил: куда вас отвезти? Сначала она подумала, что это бомбила, потом, увидев его «БМВ», решила, что это чей-то водила, подрабатывающий на хозяйском авто. Но это была его машина. Он довез ее до дома, не взял ни копейки. Сказал, что у нее потрясающие духи. Ей, идиотке, сразу бы тогда догадаться, что это просто жиголо, караулящий у ГУМа добычу – баб со средствами, из тех,
