– Не за жизнь. О его жизни я должен был думать тогда, когда отпустил их ночью одних. Идиот, болван. – Гольдер покачал головой. – Называется, увез ребенка, называется, спрятал, скрыл: она примчалась на машине, кричала, что я вор и подлец, что я украл ее сына, что она убьет меня за это.
– Она – вас?
– Она – меня. – Гольдер смотрел на Колосова. – А вы подозреваете, что это я убил ее там, на дороге?
– Скажите, Марк Александрович, в больших шахматах верят в случайности или исключают их? – спросил Колосов.
– Исключают. Однако верят.
– Во что, по-вашему, должен верить я? С логической точки зрения? Ваша жена найдена в машине с ножевыми ранами недалеко от вашей дачи, куда она, как вы сами говорите, примчалась на ночь глядя с целью отнять у вас сына, которого вы туда увезли, умыкнули без ее согласия, без разрешения. Найдена она убитой после скандала с вами, после того, как, вы сами говорите, грозилась убить вас.
– Я сам себя убить должен за то, что отпустил их ночью одних.
– Как же это вы отпустили их ночью одних?
– Я виноват.
– Только в одном этом виноваты?
– Только в этом. – Гольдер хрустнул пальцами. – Я виноват, что затеял все это в тот злополучный день. Мне говорили, меня просили, она просила меня…
– Кто вас просил?
– Зоя, сестра моей жены. Я должен был вернуть сына Ирке, нашей маленькой… Она приехала за ним ко мне, а я уже собирал вещи, уже вызвал такси. Ирка растерялась, позвонила Зое – это единственный человек в той семье, который… который хоть сколько-то понимал меня, понимал, что и я тоже имею право на Леву, что я его отец… Я сказал, что забираю сына насовсем, что теперь он будет жить со мной, у меня. Зоя умоляла меня не делать этого, просила, но я ничего не желал слышать. Пришло такси, мы сели и поехали. Я думал, что мой сын теперь всегда будет со мной. А потом среди ночи на дачу нагрянула она, моя жена.
– Значит, о том, что вы забрали мальчика и увезли его на дачу, ваша жена узнала от своих сестер Ирины и Зои? – уточнил Колосов.
– Да, наверное, они ей сказали. Как же они могли не сказать? Она примчалась. Такой я ее никогда прежде не видел… нет, видел, она и раньше со мной особо не церемонилась.
– Во сколько она приехала на дачу?
– Ночью, где-то около двенадцати.
– Где она оставила свою машину? Въехала во двор или оставила ее за воротами?
– Ворот я ей не открывал. Я вообще дар речи потерял, когда она вдруг возникла на пороге – Лева уже спал, я сидел на террасе. И тут вдруг – она.
– Что же произошло?
– Она съездила меня по физиономии, закричала, что я вор. Я пытался объяснить ей, что это мое решение, что я тоже имею право, но она не слушала, бросилась в комнату, подняла Леву и начала его одевать.
– Вы не пытались ей помешать?
– Как я должен был ей помешать? Тоже ударить?
Колосов смотрел на его руки – подковы гнуть можно этакими граблями, а он ладьи да пешечки по доске ими переставляет. Гроссмейстер… Надо же, этот парень гроссмейстер, шахматист. Что за люди – эти шахматисты? С чем их едят? Оказывается, и у них, в их шахматном мире, есть кое-что, кроме их любезных шахмат: семейные страсти, скандалы, разводы, споры из-за ребенка. Мог такой вот тип в запальчивости, в ярости, в пылу скандала ударить жену ножом? Другие, не шахматисты, но тоже мужья – могут. Сколько подобных случаев было. А этот? Этот тоже мог, что бы он сейчас тут ни говорил, какую бы лапшу ни вешал, как бы ни оправдывался. Как все было? Да очень просто. Евдокия схватила мальчика, понесла к машине, а он вполне мог схватить какой-нибудь нож со стола, догнать ее и ударить в спину – раз, потом еще раз, еще. Состояние аффекта или что-то близкое к нему.
Он снова глянул на руки Гольдера. Стоп. А как же тогда тальк? Частицы талька, обнаруженные на рукоятке двери? Как же тогда полное отсутствие чужих – не потерпевшей – отпечатков в машине? Что же, этому парню, кроме ножа, пришлось искать там, на даче, еще и перчатки, натягивать их на свои ручищи и гнаться в таком виде за женой? И потом, самое главное – нападение произошло на дороге, когда машина уже отъехала от дачи. Что же, он сел в машину? Спрятался? Спрятаться он не мог сзади, не поместился бы такой лось здоровый между сиденьями.
– Я вынужден просить вас проехать на дачу в поселок Красный Пионер, – сказал он Гольдеру, все еще думая о ноже и следах талька. – Я обязан осмотреть дом.
– Прямо сейчас поедем? – спросил Гольдер. – Ладно, я вызову такси.
– Мы поедем на моей машине. А у вас что, своей нет?
– Я не умею водить. – Гольдер покачал головой. – И все никак не могу научиться. Боюсь дороги.
– Ваша бывшая жена водила, кажется, очень неплохо?
– Она отлично водила. С ранней юности за рулем. А надо мной смеялась, трусом меня называла, тряпкой, рохлей. Говорила, что такой, как я, ничего не в состоянии дать мальчику. Ничего полезного.
– А ваши успехи в спорте, в шахматах ее что же, совсем не впечатляли?
