– Это ты его надоумил устроиться в банк с Тамаркиной рекомендацией?
– Да! Я! «Скорую» вызывай, начальник!
– Мы не все еще вопросы выяснили. – Углов был сама неумолимость. – Кто там в доме стрелял из пистолета с глушителем, кто убил Мужайло, его жену, его мать-старуху, детей?
– Ну, я стрелял, я! Я не хотел… так вышло, что всех разом пришлось кончать!
– А за что ты убил Суслова?
– Он раскис. Он сам, падаль, напортачил, а потом раскис, слюни распустил, щенков этих малолетних пожалел, начал заступаться, пистолет у меня вырывать. Мне пришлось и его.
– А за что ты убил Макарова?
– Он бы мне Суслика не простил, они ж друзья были. Начальник, умираю я, врача мне давай!
– Дам, когда скажешь, где деньги, которые вы взяли там, в доме, из сейфа. Сколько там осталось от восьмисот тысяч? Вы ведь не все еще с Тамаркой успели потратить, а Жора?
– Она, Тамарка, скажет. Она все знает! – взвыл Юргин, харкая кровью. – Она скажет, если не сдохнет, шлюха подзаборная! Это из-за нее я тут… Она во всем виновата.
– Ладно, сволочь, будет тебе врач. – Углов набрал номер. – Пусть врачи сюда поднимутся, можно. Благодари бога, Жора, что никого из моих ты сегодня здесь не положил. Это вон его, коллеги нашего московского, во многом заслуга. – Он покосился на Колосова. – Наши пули тебя не достали, зато вон его мимо не прошла.
Колосов долго вспоминиал взгляд, которым наградил его с пола окровавленный Юргин, – этот взгляд, казалось, мог прожечь насквозь, как серная кислота. А потом появились врачи.
Глава 32
К ИСХОДНОЙ ТОЧКЕ
Увидев Никиту Колосова в таком виде на работе в главке – с ссадинами на лице, с забинтованными руками, – Катя потеряла дар речи. Вот такой он вернулся из города на Волге?! В какую передрягу он там попал?
На ее умоляющий отчаянный взгляд он ответил коротко, по-мужски: «Со мной все нормально». Потом, помолчав (они встретились в коридоре розыска, кругом были люди), добавил тихо: «А его я чуть не убил».
– Кого – его?
– Посиди тут минуту, мне надо к шефу. – Он открыл свой кабинет. – Сейчас я приду.
Ожидание показалось Кате бесконечным. Наконец он вернулся.
– Можно я закурю, Катя?
– Никита, что случилось в Волгограде?
Он начал рассказывать. В кабинет то и дело заходили, заглядывали сотрудники отдела убийств, что-то спрашивали, перебивали – как же, шеф вернулся! У Кати голова шла кругом. Колосов называл совершенно незнакомые фамилии – Суслов, Макаров, Рощук, Юргин. Рассказывал про дом Мужайло на берегу Волги, про пустой сейф, про какую-то банковскую проверку, про липовые рекомендации охранного агентства, про засаду на улице Красной Армии, про штурм.
– Я его чуть не убил – Юргина, Жору Хабаровского, – повторил он. – Выстрелил ему в живот. Хотел было соврать сам себе, что целился в ногу, но… Нет, Катя, себя не обманешь. И на этот раз я опять пошел по пути наименьшего сопротивления: стрелял наверняка.
– Что ты болтаешь? Ну что ты такое болтаешь?! – воскликнула Катя. О, она слишком хорошо помнила эту фразу про «наименьшее сопротивление»! Это уже было однажды – вооруженное задержание, выстрел. Колосов убил того, кого они задерживали. Это был солдат-дезертир из воинской части, сбежавший с автоматом, успевший на момент схватки с милицией уже ранить троих гражданских. Колосов застрелил его в ходе штурма заброшенной фермы, где он прятался. Прокуратура тогда признала применение оружия вполне правомерным, однако…
Катя слишком хорошо помнила, что было с Никитой после того, как труп дезертира, которому было всего девятнадцать, отвезли в морг, после опознания и доклада руководству результатов, после формального допроса в прокуратуре по обстоятельствам организации операции по задержанию. Она увидела Колосова тогда таким, каким его не должен был видеть никто и никогда. Каким вообще сотрудника милиции, сыщика- профи посторонним видеть не положено. Самое страшное было в том, что он был тогда совершенно трезвый. Если бы напился, было бы лучше, проще. Но он не напился. Она не сразу даже его заметила, когда вошла к нему в кабинет – был поздний вечер, главк давно опустел. Он сидел в кабинете на полу у стены. Весь окаменелый. Ни слова не отвечал ей. Она хотела помочь ему подняться с пола, но он оттолкнул ее от себя. С силой ударился затылком о стену, словно хотел раз и навсегда выбить из себя то, что стояло у него перед глазами…
Они с Катей потом никогда об этом не говорили. Это была запретная тема. Скорая психиатрическая, слава богу, не потребовалась. Роль психотерапевта сыграла тогда Катя. С трудом, ох, с каким же трудом… И сейчас, видимо, тоже следовало приступать к лечению застарелой болячки, иначе…
– А как же ты должен был поступить? Свой лоб под пулю, что ли, подставить? Вот было бы славно, да? – резко спросила она (нет, нет, только никаких сантиментов сейчас, иначе та грань снова будет нарушена! И тогда может снова грянуть взрыв). – Ты что же, должен был там, в квартире, дать себя убить этому проклятому Юргину?! Да кто он вообще такой? При чем тут вообще эта волгоградская история? Этот чертов разбой? Он только спутал нам тут все карты!
Она кричала, бушевала, как гроза. Ей не хотелось быть сейчас грозой с ним… Она видела: эти ее нелепые, чисто женские вопли отвлекают его, удерживая здесь, в этой реальности, где все так ясно и просто: закон, долг, порученное дело, эти вот папки с документами на столе, этот вот компьютер, сейф, не позволяя очутиться по ту сторону, где нет ничего, кроме отчаяния и острого чувства вины.
– Ну что ты все кричишь на меня? – тихо спросил он, наконец.
