Прощание с кошмаром

сказал – он в курсе.

– А кроме него, там еще кто-то был?

Катя помолчала секунду, а потом ответила:

– Там больше никого не было, Никита.

Она не могла объяснить себе, почему она ему солгала. Почему не упомянула ни о той девочке, ни о том кудрявом парне, похожем на раскормленного купидона… Почему? Не потому ли, что сама не могла отделаться от ощущения, что Никита не вполне откровенен с ней? Чтобы проверить, спросила:

– А с какой стати ты вдруг всем этим заинтересовался?

– Это длинная история, Катя.

Снова мягкий уклончивый ответ. В ней начинало нарастать раздражение. Секунду назад она уже была готова рассказать ему о СЕГОДНЯШНЕЙ ВСТРЕЧЕ С ЭТИМ ЧЕЛОВЕКОМ, но…

– Катя, ты больше ничего мне не хочешь сказать?

– Нет, мне нечего больше тебе сказать, Никита. С машиной – это какое-то недоразумение, наверное.

– Ты в галерею с Мещерским ездила? – тихо спросил Колосов.

– Нет. Я ездила туда не с Мещерским.

– А с кем?

– Одна, – она снова солгала ему. И на этот раз уже могла себе ответить – почему.

– Тебе правда больше нечего добавить насчет этого всего, Катя?

– Правда. А тебе?

Колосов отвернулся. Он совсем не так представлял себе этот разговор. Ну, видно, сам виноват… Внизу, в кабинете управления розыска, его уже ожидал Свидерко. С ним еще предстояло обсудить множество вопросов. Когда за Никитой закрылась дверь, Катя начала собираться домой. Она чувствовала раздражение, досаду и снова – то сосущее душу разочарование. И он, этот умник, еще посмел заявить Сережке, что «порой чувствует себя как в пустыне»! А чьими руками эта пустыня, этот вакуум непробиваемый создан? Не его ли собственными? Она швырнула сумку на стул. Ну и пусть все идет как идет. И ничего не нужно менять: он будет в своей пустыне – она в своей. И точка. И каждый сам за себя.

КАЖДЫЙ САМ ЗА СЕБЯ. И ТОЧКА. ВСЕ РАВНО НИЧЕГО УЖЕ ИЗМЕНИТЬ НЕВОЗМОЖНО. Белогуров крепко стиснул бокал с коньяком, ощутил прохладу и хрупкость стекла. Он сидел в баре «Покровский дворик». Приехал сюда сразу же, как его отпустил тот следователь со смешной фамилией Ластиков. И коротал за стойкой бара вот уже четвертый час. Сколько рюмок он выпил? Одна, вторая, пятая, шестая… Все плывет перед глазами – дым, дым, дым… И машину теперь придется оставить здесь, за руль таким вот не сядешь, ну да ничего… Сейчас ему было абсолютно наплевать, угонят ли его тачку, оставленную на ночь у бара без присмотра, – нет ли… Странная какая апатия, а? Белогуров и сам себе удивлялся, но ничего уже нельзя было изменить. С тех пор как это снова произошло в его доме, апатия – точнее, ВАТА, как он называл это про себя, прочно воцарялась в душе. С тех пор, как сдох Гришка Якин…

Белогуров ПОМНИЛ ВСЕ. Он, как последний кретин, грохнулся в обморок там, в подвале. Егор и Женька вытащили его в холл. Он пришел в себя уже на кожаном диване. А рядом сидел Чучельник. И футболка его была вся в крови…

– Не забудь переодеться, – прошептал Белогуров. Язык был как свинцовая гиря.

Чучельник лишь слабо улыбнулся в ответ. И не спускал глаз с Белогурова.

– Иди, иди от меня, пойди умойся! Ты на свинью похож… Оставь меня в покое! – Белогуров пытался подняться.

Чучельник и ухом не повел. И с места не тронулся. Лишь вытер рукой лицо, словно ему было нестерпимо жарко.

Этот же самый жест повторил в кабинете следователя Ластикова и сам Белогуров, хотя ему не было жарко. Впрочем, и нервный озноб его тоже не бил. Сердце не екало в груди, душа не дрожала, нет – и внешне, и внутренне вроде бы ничего в нем не изменилось. Да, он увидел Костьку Крайнева. Здесь, в этих негостеприимных стенах. И они переглянулись, как заговорщики. Ну и что с того? А разве не было ему, Ивану Белогурову, ясно с самого начала, что убийство Пришельца – столь демонстративное и устрашающее – не может пройти незамеченным для этих «сук легавых», так, кажется, называют их в кругах, «близких к дяде Васе», еще по старинке? Что ж, если они, эти суки, спросят его, Ивана Белогурова, о Крайневе, о Салтычихе, о Пришельце и… Он ответит… Итак, что же он им ответит?

Белогуров залпом допил коньяк: седьмая рюмка. И он пьян, как… сапожник? Нет. Как водопроводчик? Тоже неудачное сравнение… Как свинья? Свиньей был Чучельник в своей окровавленной футболке… А ему, Ивану Белогурову, интеллигенту, мальчику из хорошей московской семьи, знающему наизусть Пруста и Джойса, умеющему со вкусом потолковать о фрейдизме, экзистенциализме, буддизме, постмодернизме, ташизме, дадаизме, примитивизме, конструктивизме и… еще сотнях разных «измов», просто не пристало…

Зазвонил «мобильный». Феликс Михайленко – собственной персоной – надо же… Улетает, прощается. Когда? Уже сегодня, сейчас – звонит из Шереметьева? Какой рейс?

– Иван, да ты пьян, что ли? – Феликс хмыкнул. – Ты еле говоришь!

– Все нормально. Я пьян. И я счастлив, как… как тот твой римский легионер…

– Ты ничего мне не хочешь сказать, Иван? Я могу на тебя рассчитывать?

– Можешь. Какие сомнения? Подарочек будет, будет тебя ждать… Я узнал. Я все уже узнал у нашего сведущего господина Табаяки. И Сингапур есть Сингапур, Феликс. Там все есть. Абсолютно все, как в