– Не беспокойтесь, Иван Григорьевич, что-нибудь…
Катя видела: Белогуров спрашивает все это машинально. А сам напряженно прислушивается… К чему? Тут такая мертвая тишина.
– Иван, а твоя основная коллекция по-прежнему здесь? – Старик указал на двери демонстрационного зала. Чувствовалось, что у Белогурова он ориентируется отлично.
– Да, почти. Кое-что я уже начал перевозить на свою новую квартиру.
– Вот как? Ты переезжаешь? А здесь кто же остается?
– Здесь…
Белогуров не договорил. Катя вздрогнула. Ей показалось? Что за странный звук такой – откуда-то сверху, что ли, со второго этажа, чердака, крыши? Словно глухой сдавленный вскрик. Или это кошки беснуются?
Она мельком глянула в окно. Благо штора одернута и через чугунные решетки виден кусок переулка у дома. Нет колосовской машины! Где же Никита? Может, остановился поодаль? Господи, есть ведь, наверное, какие-то правила негласного сопровождения – знать бы их только!
– Здесь останется мой компаньон. Да вы с ним знакомы, Максим Платонович, не раз по телефону общались. Ну-с, – Белогуров оглянулся по сторонам, – раз моих никого нет – самому придется кашеварить. Вы тут располагайтесь поудобнее. Екатерина, я сейчас принесу вам фоторепродукции альбома. Еще раз все внимательно посмотрите, если хотите. В принципе, фотографии дают почти полное впечатление об этой вещи. А Максим Платонович сделает необходимые пояснения. А я пойду тем временем сварю нам всем кофе.
Он вынес из кабинета тот самый фотоальбом, который они с Кравченко разглядывали в прошлый раз, отдал его Кате, подвинул к столику два кресла и покинул гостиную.
– Странно, что они сегодня закрыты, – Максим Платонович с трудом опустился в кресло, – обычно по будним дням, да и по выходным тоже, они всегда работают. Ну, наверное… Катенька, пока мы тут с вами остались, так сказать, тет-а-тет… По вашему мнению, инкогнито, которое вы здесь представляете… Сколько этот человек может предложить мне за альбом?
Катя открыла рот, судорожно соображая, что бы такое половчее соврать. ВОТ. ВОТ ОНО, НАЧИНАЕТСЯ. ПРЕСТУПНАЯ ЛЖИВАЯ АВАНТЮРА. КАК ТЫ ТЕПЕРЬ БУДЕШЬ ОДНА, БЕЗ ВАДЬКИ, ВЫКРУЧИВАТЬСЯ? Но соврать ничего она так и не успела, потому что…
ДИКИЙ ЖИВОТНЫЙ ВОПЛЬ. Они – и Катя, и даже страдающий старческой глухотой Максим Платонович – ясно услышали его и поняли: кричит женщина. Истерически. Ужасно.
Потом за дверью гостиной раздался какой-то грохот и…
Катя побежала в холл. Впервые в жизни она пожалела, что так слепо и доверчиво относится к моде: в туфлях с девятисантиметровыми каблуками, которыми она всегда так гордилась, бегать было просто невозможно. На лестнице она увидела Белогурова. Он бежал наверх, на второй этаж. Катя еще секунду была в оцепенении, он скрылся за дверью. Что же это так грохотало? Столик сервировочный на колесиках – Белогуров, видимо, налетел на него на бегу и опрокинул. И коричневая лужа горячего кофе уже ползет, ползет по голубому ковру… И кто так страшно, так дико кричит там наверху?
Катя ринулась было к лестнице вслед за Белогуровым. Но у входной двери замешкалась: надо отпереть дверь, позвать Никиту на помощь! Немедленно позвать. Тут происходит что-то такое…
Дверь не открывалась! Чертовы эти запорные устройства – эти сенсорные замки, видеодомофоны, фотоэлементы, засовы, задвижки, вся эта проклятая дверная броня! Секунды были потеряны – Кате они показались целой вечностью. А наверху кричала и рыдала женщина. И слышались еще какие-то глухие страшные звуки – удары, грохот. Катя, спотыкаясь, наконец-то вскарабкалась по лестнице (ей казалось, что она карабкается на Монблан). Старик Горский, выбежавший в холл следом, тоже пытался подняться, но вдруг замер на середине лестницы, схватившись за сердце. Катя бежала по коридору – двери, двери. Сколько же комнат в этом доме, богатом и стильном?
Дверь в спальню была распахнута настежь. Посреди комнаты – кровать. Постельное белье смято, истерзано, замарано кровью. В углу кровати кто-то скорчился в три погибели, голый, скулящий от боли, страшный в своей животной наготе. Катя с трудом узнала в этом существе ту девчушку, что встречала их с Кравченко здесь, в галерее, в то их самое первое посещение. Дикие, полные ужаса глаза, растрепанные космы русых волос, руки в крови – одна как-то безжизненно вывернута, висит как плеть, а лицо… Господи Боже мой, распухшее, окровавленное, изуродованное побоями.
Порыв ветра ворвался в спальню. Шторы вздулись парусами. Катя увидела разбитое вдребезги окно, и тут… Сильный удар отшвырнул ее от двери к кровати. Тот парень, тот самый, что мыл ту призрачную машину, промчался к двери словно вихрь. Катя и его сейчас узнала с трудом – тоже полуголый, тоже весь какой-то истерзанный, страшный. Его шаги звучали уже на лестнице. А с пола с противоположной стороны кровати с трудом поднимался Белогуров. Его, видимо, жестоко ударили, сбили с ног. Кровь текла ручьем из его разбитого рта. Но он словно и не чувствовал боли. И словно не видел уже ничего – ни остолбеневшей от испуга и неожиданности Кати, ни той девчонки в кровати – ничего…
Девчонка, захлебываясь криком, тянула к Кате руку (другая висела плетью), пытаясь что-то сказать. Катя разобрала с трудом – речь была дикой и невнятной, как у паралитика, – видимо, была повреждена челюсть:
– Да помогите же, пожалуйста… спасите ради Бога… он и его убьет… Он ненормальный, ненормальный псих… Он хотел мне глаза выколоть… Он меня изнасиловал, подонок. Я не хотела, не давала, он сам, са- ам!
Она вцепилась в Катю как клещ, тряслась от истерических рыданий, скулила от боли. А Белогуров… его уже не было в комнате. Грохот опрокидываемой мебели, звон стекла, дикие крики, ругательства, звуки жестоких ударов, проклятия и угрозы – отголоски битвы, в которой мужчины, входя в боевой раж, превращаются из богоподобных существ сначала в животных, а затем в зверей и скотов, слышались уже где-то внизу, на первом этаже дома. Катя прижала к себе девчонку. Пыталась успокоить, правда, язык ей не повиновался. А та прижималась к ней, словно раненый зверек, и все пыталась спрятать в Катины колени распухшее, изуродованное, окровавленное лицо и плакала, плакала, плакала… ЧТО ОН СДЕЛАЛ С НЕЙ, ТОТ ПАРЕНЬ? ЗА ЧТО ТАК ИЗБИЛ? ЧТО ТУТ ПРОИСХОДИТ, В ЭТОМ ДОМЕ? И снова были потеряны секунды. И Кате снова показались они часами, днями, годами. Где же Колосов?
Старик коллекционер наконец-то одолел лестницу.
