Впереди маячил все такой же пустой и унылый понедельник. Катя поняла это еще в воскресенье – Кравченко позвонил из Питера и мрачно сообщил, что Чучело из-за неумеренного потребления алкоголя снова схлопотал «приступ печенки» и теперь…
– Лежит как бревно в гостинице, – хмуро поведал Кравченко. – Билеты на поезд мы с ребятами уже сдали. Врач говорит – транспортабелен будет не раньше пятницы. Катька, как, соскучилась без меня, а? Эх… А ты футбол смотрела? Тут везде, конечно, телики, но ни присесть, ни глазом, понимаешь… Как французы с хорватами вчера сыграли?
Катя отвечала уклончиво: а Бог их знает. Ее крайне опечалило, что драгоценный В. А. застрял в Северной Пальмире с недужным Чугуновым, но… Но за эти дни она немного уже свыклась и с тишиной в квартире, и с собственной неприкаянностью: никому-то не нужна, никто ею не интересуется, кроме…
Этот понедельник прежде она намеревалась посвятить сугубо домашним делам. Но раз Вадичка задерживался, то и суетиться не стоило. Вытащенная было накануне и торжественно возложенная на кухонный стол в качестве главного руководства к действию кулинарная книга, испещренная закладками, помарками на полях и советами великого повара Мещерского, снова вернулась в шкаф, а квитанции на получение белья из прачечной по-прежнему сиротливо торчали из ящика в прихожей.
На работе же этот унылый понедельник Катя начала с того, что твердо решила: раз гора не идет к Магомету, то Магомет, то бишь она, сама должна начинать все с нуля в том деле, которое ее сейчас интересовало до чрезвычайности.
Как водится, самый легкий путь «начать с нуля самой» был позвонить Колосову. Она позвонила. Но начальника отдела убийств уже где-то с утра носило по его важным и тайным оперативным делам. Трубку поднял один из самых молодых сотрудников этого отдела Андрюша Воронов, с которым у Кати были самые дружеские отношения на почве общей любви к литературе.
Воронов был поэт-самородок и каждый месяц являлся в пресс-центр радовать Катю новой героической балладой о буднях милиции или о неразделенной любви к НЕЙ (Катя не имела к этому никакого отношения, это был всего лишь поэтический вымысел). Так было и на этот раз – по телефону. Она слушала, изредка придушенно ахая от восхищения – чтоб он слышал, радовался. Господи, ну кто больше юного безусого рифмоплета нуждается в похвалах и восторгах? А стихи, даже самые наивные и нескладные, если их читал ей милый молодой человек, всегда вызывали у Кати умиление. От них щипало в носу, как от газированной шипучки.
Устав наконец хвалить поэтический гений оперуполномоченного Воронова, Катя тихонько перешла к сути своего шкурного интереса, как-то: есть ли какие-то сдвиги по делу обезглавленных? Воронов как-то сразу завял, замялся:
– Да нет пока… Шеф вот уехал. В Москве кое-что произошло ночью вроде… – Катя насторожилась: Колосова вызвали московские коллеги – зачем, куда? На новое место происшествия? На новый труп без головы?
Однако Воронов мялся и ничего конкретного не говорил, хотя Катя настаивала.
– Не знаю я ничего – меня еще не было, когда Никита Михалыч отбыл… Слушай, Кать, а тут вот другое… Сейчас ответ принесли для шефа. Но это тоже не по нашему случаю, а по тому эпизоду, что на Юго-Западе, ну, когда труп на берегу пруда в Олимпийской деревне нашли. Колосов по дактилоскопии и татуировкам банк данных запрашивал на всякий случай. Так вот, потерпевший из Калмыкии, из Элисты. Дважды судим. Оба раза отбывал наказание за бытовое хулиганство. Баклан в общем. – «Баклан» значило махровый нарушитель общественного порядка. – На зоне ему спину и грудь так разукрасили – живого места не осталось. По тем картинкам и установили личность – Дастерджанов Керим. Двадцать восемь лет. Но как он в Москве очутился, неизвестно. Видимо, после освобождения осел. Будем, точнее, московские будут устанавливать, где проживал, что делал… Установят. МУР, Катенька, есть МУР.
«Объелся кур, – про себя передразнила Катя. – МУР – подумаешь! Устанавливать и миллион лет можно».
– А что тебя так это дело интересует? – осведомился Воронов.
– Да писать не о чем совершенно, – честно призналась Катя. – Газетам нашим обычный рядовой криминал уже не интересен. Все чего-то этакого требуют, с вывихом, а я…
– Слушай, насчет вывиха… Наши тут в Чудиново минут через двадцать едут, там рейд сегодня профилактический в «Вавилоне»…
– Где? – Катя напрягла память: в Чудинове нашли первых двух обезглавленных вьетнамцев. А «Вавилон», Колосов говорил, это…
– Общага там интернациональная бывшего комбината, – подсказал Воронов. – Ну и бардак там сейчас первостатейный! Сегодня местные пинкертоны строгость будут там наводить – проверка паспортно- визового, ну и все прочее, а наши там… Ну, наши по своим делам туда едут. Вот мигают мне – могут подбросить тебя. Материал там такой найдешь о житухе беженцев из страны Лимпопо в Подмосковье – ахнут твои журналы.
Катя колебалась недолго: в Чудиново ехать стоит. И дело даже не в материалах о жизни иммигрантов (хотя и они не помешают). А вдруг она узнает в этом «Вавилоне» что-нибудь новое про тех обезглавленных вьетнамцев? Правда, и Колосов, и следователь прокуратуры, и оперативники в общежитии уже бывали и не раз допрашивали тамошних обитателей, но… «Кажется, не глупей я их, – ревниво решила Катя, уже прыгая через три ступеньки по лестнице вниз – скорей, машина ждать не будет. – И потом надо же хоть что-то делать! Не сидеть же весь понедельник сложа руки!»
«Вавилон» встретил их, как и полагается, смешением языков, лиц, наречий, нравов и одежд. Катя сначала даже как-то потерялась в этом гулком шестиэтажном кирпичном муравейнике, который был битком набит… Боже ты мой, кто только не жил теперь в этой текстильной общаге! Катя робко жалась к местному участковому – степенному пятидесятилетнему великану в кожаной форменной куртке, галифе старого покроя и новехонькой пилотке, лихо заломленной набекрень. Фамилия его была Арбузов. И его кулаки были величиной с хороший арбуз.
В прохладном вестибюле, выложенном давно не мытой кафельной плиткой, во дворе общежития, на лестничных пролетах собрались, точно на митинг, почти все жильцы «Вавилона»: невозмутимые смуглые курды, быстрые, точно ртуть, вьетнамцы, афганцы со жгучими скорбными глазами, окруженные многочисленной родней. Видно было – все они обосновались здесь давно и надолго, спасаясь от войны, революции, голода и землетрясений. Были тут и весьма экзотические, ни слова не понимавшие по-русски пришельцы из Анголы, Конго, с Берега Слоновой Кости и других стран. Как, какими путями покинули они родную Африку, оказавшись за тысячи километров в далекой снежной России, каким образом без всяких документов, а порой и без гроша в кармане пересекли океан и все границы – оставалось тайной не только для несведущей Кати, но и для многоопытных зубров из ОВИРа и иммиграционной службы.
