Малый рост Сергея Мещерского компенсировался пылавшей в его душе неукротимой жаждой, как говаривали хоббиты, «страшных опасностей и ужасных приключений», и эта жажда толкала Мещерского в такие уголки, о которых прежде простой советский человек слыхал только от Юрия Сенкевича. И мужем, конечно, такой бродяга был бы не очень… Каким? Катя не понимала лишь одного – откуда тогда эта нотка сожаления в ее размышлениях? Ведь что сделано – то сделано.
В Сингапуре Мещерский провел еще семь дней в ожидании аэрофлотовского рейса, и вот наконец-то в половине первого ночи…
Катя подошла к окну: Бог мой, какой сегодня длинный день! Как началось с утра с этими челноками, потом этот кровавый ужас в овраге… Дело, которое на первый взгляд было уже закончено громким задержанием дорожных бандитов, на самом-то деле только начиналось. И как начиналось! Кто убил этого несчастного, изуродовав его таким жутким способом? Зачем трупу отчленили голову? Самый простой вывод вроде бы напрашивался сразу: чтобы затруднить его опознание. Тогда получается, что личность убитого каким-то образом выводит на его убийцу. Так, что ли? И тогда получается, что…
Но отчего Никита так необычно себя вел? Примчался… хотя что ж тут удивительного, ему по инструкции полагается как начальнику отдела по раскрытию убийств лично выезжать на подобные ЧП, и все же… И с прокурором они все о чем-то шептались, и вообще складывается такое впечатление, что… что Никита либо ожидал чего-то в этом роде, либо… Быть может, у этой истории уже было начало, и совсем иное?
Но тут Катя оборвала себя: что толку гадать попусту? Завтра она постарается подлизаться к Никите и, возможно, кое-что разузнает. Возможно… Это смотря какое у начальника отдела убийств будет настроение. К тому же освещать это преступление в прессе ей пока строго-настрого запрещено. Оно и понятно: пока преступник-чудовище не найден, нечего распускать по области жуткие слухи о новом маньяке. А найдут ли его еще, нет ли – вилами на воде писано, так что…
Но если учесть, что по части сенсационных материалов сейчас полный ноль, а сводки полны лишь банальнейшей бытовухой и писать абсолютно не о чем, то на перспективу такое загадочное и страшное происшествие стоит взять на заметку и раскрутить и…
Тут Катя взглянула на часы: так и есть, уже опаздывает! Интересно, а закончилось ли вскрытие в красноглинском морге и что нового сказал об убитом патологоанатом? И главное: можно ли отождествить пропавшего из автобуса корейца-наркокурьера с теми изуродованными останками? «Я видела тело собственными глазами, – думала она. – Но принадлежат ли эти останки именно корейцу? Колосов что-то говорил о татуировке-пионе, а я даже и не заметила никакой татуировки. Тряслась как лист осиновый от страха – где уж тут замечать? Ладно, будет новый день, возможно, что-то и с этим делом прояснится, а сегодня вечером…» Катя снова глянула на часы и засуетилась.
Конечно, она могла преспокойно уйти с работы вовремя и дожидаться поездки в аэропорт дома, но с некоторых пор, точнее, с начала чемпионата мира по футболу дома Кате находиться стало совершенно невозможно. Кравченко не отлипал от телевизора, когда не дежурил, охраняя драгоценную персону своего традиционного работодателя Василия Чугунова, в просторечии среди охраны, близких и друзей именуемого не иначе как Чучело. На кухне, в комнате грохотало, выло, свистело, дудело, било в барабаны и литавры, что-то скандировало футбольное племя. Когда же Кравченко заступал на суточное дежурство, все пропущенные матчи записывались на видео, а после прокручивались бессчетное количество раз, так что у Кати начинало мельтешить в голове от пятнистых мячей, футболок, бутс и победных или разочарованных (смотря по обстоятельствам) воплей Кравченко.
Нельзя сказать, чтобы Катя совсем не любила футбол. Любила! Свой первый чемпионат смотрела еще будучи школьницей – тогда чемпионами стали итальянцы, за которых она впоследствии болела всегда. Она даже втайне гордилась своими познаниями: невежа Кравченко с трудом вспоминал фамилии футболистов, забивших золотые голы, его интересовала лишь жесткая игра англичан да драки болельщиков, а она, Катя, знала прежних мировых звезд – Платини, Росси, Маттеуса, Бухвальда, Марадону, Руммениге даже по номерам. А в Дино Зоффа – божественного вратаря итальянского «Ювентуса» даже была влюблена по уши в выпускном классе. Но она любила футбол тихо и восторженно, более обращая внимание на симпатичных футболистов, выискивая себе очередной идеал наподобие Зоффа. А драгоценный В. А. просто пугал ее разгулом первобытных инстинктов, которые выплескивались из него во время трансляций из Парижа. Драгоценный В. А. вообще был грубиян, а еще лентяй, лодырь и… Но они были вместе уже столько лет, что порой он представлялся Кате чем-то вроде ее второго «я». Это была ее вторая ипостась – шумная и громоздкая, однако такая родная, что лишиться ее означало, наверное, перестать жить. Кравченко ждал ее в машине у Зоологического музея, напротив здания ГУВД, сияющий и довольный. Она объяснила его радость тем, что его закадычный друг возвращался из дальних странствий. Но нет – причина отличного настроения Кравченко была совсем иной: в матче Англия – Тунис выиграли англичане. По дороге он долго мучил ее подробностями игры и потасовок на трибунах. У Кати от его повествований уже трещала голова.
Шереметьево даже ночью напоминало растревоженный муравейник. Внизу, в зале прилета рейс «Су- 318» из Сингапура встречала такая толпа – что не протиснуться: родственники беженцев из Джакарты, носильщики-калымщики, шоферюги-извозчики, на ножах конкурирующие с таксистами. Мещерского первым увидел Кравченко.
– Извините, пардон, простите, экскъюз ми, скузи бэлла грацца… Не толкайтесь, а то ногу отдавлю, женщина, да не кричите вы, так он же вернулся! А ты вообще не возникай. – Кравченко, крепко держа Катю за локоть, точно ледокол, грудью прорезал толпу. – Серега, мы тут! Двигай по зеленому коридору! Ребята, таможня родная наша, этого пропустите вне очереди, это беженец, изгой режима, дорогу, дайте дорогу беженцу!
Мещерский, немного обалдевший от долгого перелета, пережитых злоключений, шума и суеты аэропорта, похудевший и осунувшийся от невзгод во время «бегства в Сингапур», но сияющий и смущенный (Катя успела его чмокнуть в щеки, лоб, нос, наверное, уже раз тридцать, тихо визжа при этом от радости), степенно протянул приятелю руку.
– Ну, здравствуй… Катюш, да я…
Кравченко сгреб в охапку его хрупкую фигурку, приподнял.
Уже на полпути к машине Катя вспомнила про багаж.
– Эх, Катенька, какой там багаж… Чемодан в отеле еще в Джакарте бросил. Взял что в карманах можно унести – документы, деньги. – Мещерский махнул рукой.
По дороге домой (Кравченко настоял, чтобы приятель переночевал у них на Фрунзенской набережной) Катя с замиранием сердца слушала сагу Мещерского о пережитом: о погромах и пожарах в Джакарте, об убийствах китайских торговцев, разорванных разъяренной толпой, о нападениях на европейских туристов. Все это происходило так далеко, в чужой стране, и странно даже было, что многие из этих ужасов Сережка видел собственными глазами.
– Что там с китайцами творили – прямо средневековье, – рассказывал Мещерский. – Подожгли
