Катя сердито смотрела на Кравченко и Мещерского. Разговор проходил на кухне. Приятели (как то было издавна заведено по субботам) ездили в сауну на «Динамо», а затем отдыхали, как говаривал Мещерский, «у камелька». Его роль обычно играл кухонный электрочайник. Кравченко сам заваривал крепкий «таежный», как он выражался, чай, куда клал смородиновый лист, сушеную малину или вишню. Спиртного в такие чайные посиделки не полагалось. Кравченко считал, что тот, кто глушит после бани ледяное пиво пополам с водкой, а не малиновый чай, – лимита-периферийник, а не потомственный житель Белокаменной.
На столе, кроме чашек и вазочки с вареньем, был и огромный спелый сахарный арбуз. Мещерский углядел его у торговки фруктами, когда возвращались из бани по Ленинградскому проспекту. Кате выдали самое вкусное – сладкую серединку. Кравченко заботливо вылущил ножом черные семечки: «Блаженствуй, маленькие любят сладкое».
Однако даже этот арбуз-вкуснятина не улучшил Катиного похоронного настроения. Кравченко и Мещерский, как и Никита, слушают ее вполуха. Им тоже не до нее. У Никиты дела, у этих – баня…
Мещерский – румяный, разомлевший, пахнущий свежей туалетной водой и душистым мылом – заметив, что губы Кати обидчиво дрогнули, повторил осторожно:
– Может, это и не беспочвенные фантазии, Катюша, но…
– Сережа, ну какие фантазии! Я же вам объясняю, с этими «Жигулями» что-то нечисто. Я же собственными глазами видела их в Гранатовом переулке у галереи и даже номер записала. И Вадька тоже видел.
– Да не помню я. – Кравченко, подобно Винни-Пуху, хищно нацеливался на блюдце с медом (его, как и варенье, он самолично придирчиво выбирал на Ленинградском рынке у бабок).
– Я специально ездила в Мытищи к бывшему владельцу машины – Панкратов его фамилия. – Катя уже устала повторять им, балбесам ленивым, одно и то же! – Сам он сидит за хулиганство в тюрьме. А сын его… Понимаете – он работу потерял, ему деньги нужны были позарез. Он и продал машину на авторынке в Свиблове. Задешево. Она же старая – сколько бы ни дали! И продал, что называется, по-тихому, из рук в руки. Они не делали перерегистрацию, понимаете? Покупатель просто уплатил деньги, а Панкратов отдал ему машину и ключи. И все – разбежались. Машина по всем нашим учетам по-прежнему числится за Панкратовым. А прежний ее владелец был его тесть – ныне покойник. Но у этих «Жигулей» вот уж год как совершенно другой хозяин!
– Кто? – спросил Кравченко.
– Белогуров или кто-то из его… Ты же сам видел: там в галерее еще два парня были и девчонка.
– Ну да, та кукла несовершеннолетняя, скажешь тоже. Тебе Панкратов так и сказал: «Я продал машину им»? Или прямо по фотороботу опознал, подсуетился?
– Вадя, я серьезно!
– Я тоже серьезно. Не топайте на меня каблучком. Так прямо и заявил?
– Нет. Фамилии покупателя, естественно, он не знает – они же никаких документов не оформляли. Покупатель сказал – зачем, мол, эта морока. А Панкратов его запомнил – говорит, мужик крепкий, средних лет, деловой. Он его наверняка узнать сможет!
– За сколько он отдал тачку?
Катя прикусила язык. За сколько! Эх, хорошо еще, никто не слышал ее беседы в качестве «налоговой инспекции» с этим Борькой Панкратовым! Ей помогло только присутствие за дверью любопытных Карповых, да то, что сам Борька был пьян в стельку: плохо соображал, что к чему. Сначала и понять-то не мог, о чем речь, потом говорить не хотел, упирался. А затем ему вдруг стукнула в голову идея проявить свое «мужское обаяние» и поладить с «инспекторшей» полюбовно. И на что только не приходится идти ради собственного безрассудного любопытства! Катя вспомнила, как он сначала клянчил, а затем открыто вымогал у нее «телефончик – законтачить-пересечься как-нибудь вечерком, когда делать нечего» (она всучила ему телефон дежурной части ГАИ города). Панкратову тогда померещилось, что он в конец обаял молодую «инспекторшу». Однако точной суммы он так и не назвал – отшутился, что «скинул тачку за гроши». Катя прикинула – тысячи, наверное, за полторы «зеленых» – больше эта рухлядь не стоила.
– Катька, послушай теперь меня. – Кравченко включил чайник. – Первое: в том, что этот твой Панкратов продал «Жигули» из полы в полу без бумаг и формализма, нет абсолютно ничего необычного. Сейчас многие так поступают. И второе: нет никаких оснований утверждать, что продал он ее именно галерейщикам. Я понимаю, откуда проистекает твой острый интерес к этим типам. Что, Егория Храброго забыть все не можем, а?
– Прекрати, – Катя начинала злиться. – Я советуюсь с вами о важных вещах. В столичном регионе ищут старые светлые «Жигули» первой модели. Как раз такие, как эти. Поймите вы, дело очень серьезное. Речь идет о серийных убийствах. А тут… тут что-то совершенно для меня непонятное. Эта машина принадлежит Белогурову или кому-то из его людей, не спорьте со мной, я уверена, что видела ее. Но для чего таким снобам покупать этакую рухлядь? Да еще тайно, без регистрации, без переоформления? Он, этот покупатель, и не собирался ездить на этой машине постоянно. Понимаете или нет? Без документов на машину – это, как говорится, до первого же гаишника. «Жигули» были им нужны для чего-то другого.
– Чтоб курочить вечерком. – Кравченко хмыкнул. – Хобби такое навроде детского конструктора. Картины-статуи обрыдли, стели рогожу и лезь под «копейку» гайки подкручивать.
Катя выдернула шнур из розетки – чайник закипел. Она испытывала острое желание придушить «драгоценного В. А.».
Мещерский болтал ложкой в стакане чая с лимоном.
– Катюша, послушай теперь меня, – он произнес ту же самую фразу, что и Кравченко, но на полтона ниже. – В том, что ты нам сейчас рассказала, есть… ну скажем, любопытные мысли, догадки, может быть, но… Зыбко все это, Катюша. Чрезвычайно зыбко и неубедительно. Более того, с точки зрения логики, все твои подозрения не выдерживают никакой критики.
– Я, кажется, ни о каких подозрениях пока не заикалась!
– Но это так ясно читается по твоему лицу, – Мещерский улыбнулся, – самое главное, ведь
