– Кризис. Все хотят жить, я тоже, – Белогуров вертел рюмку, словно разглядывая остатки коньяка на свет, – тяжелые времена. – И вдруг обернулся к Кате: – А что вы на меня так смотрите?
– Я? А мы ведь с вами встречались. Не помните? Вот, вы даже визитку мне свою дали. – Катя достала из сумочки белый кусочек картона с виньеткой.
– Встречались? Где же?
– А магазин такой восточный на Варшавке – сувениры, благовония, пряности.
– А-а, – он смотрел на Катю и… она видела – не мог (или не хотел) ее вспомнить. «Странные какие глаза у него, – подумалось ей. – Уплывающие, словно дым…» – Извините. Память коварные шутки шутит в последнее время. Старею, что ли?
Она чувствовала: между Белогуровым и ею – словно непроницаемая стеклянная стена. Он отгорожен этой стеной от них ото всех – и от клиентов, и от бармена, и от Рея Чарлза, и от той вон парочки каких-то полубогемных прикольщиков, что гнездились за угловым столиком и посасывают пиво… Он смотрит на них, слушает их, отвечает на их вопросы разумно и по-деловому, но при всем этом – ОН СЛОВНО НИКОГО ИЗ НИХ НЕ ВИДИТ В УПОР. Смотрит сквозь них, сквозь эту призрачную стену, различая за ней лишь… Что? Этого Катя не знала. Возможно – свой собственный смутный силуэт, свое отражение в стекле, свое второе «я», как тот его блистательный компаньон Егор Дивиторский, которого словно НАРЦИССА ИЗ МИФА завораживают гладкие полированные поверхности и зеркала. «Почему же он пришел тогда в милицию? Зачем сдал нам этого иконокрада?
– Сегодня вечером вам позвонят. – Кравченко был сама деловитость. – Личный секретарь господина Чугунова – она сообщит окончательный ответ. Думаю, он согласится на ваши условия. Они, мне кажется, вполне приемлемы. Конечно, не хотелось бы связываться ни с какими аукционами, Иван Григорьевич. Сыскали бы вы нам по своим каналам какого-нибудь тихого старичка-коллекционера с этим альбомчиком, потолковали бы с ним по душам, уговорили… Вот скажите, этот альбом Григорьева – ваш компаньон, кажется, в прошлый раз уточнил: у этой книги был ограниченный тираж… Но это реально найти эту вещь тут, у наших коллекционеров, а не за бугром?
– Думаю, что да. Я наведу справки, как только получу от вашего шефа конкретный ответ – согласен ли он.
– Но это не совсем пристойная вещь, не так ли? – кротко спросила Катя.
Белогуров покосился на нее.
– Ну, я бы так не сказал.
– Мне в тот раз показалось – нечто в духе Тулуз-Лотрека.
– У Тулуз-Лотрека было много работ. Какие конкретно вы имеете в виду?
– Те картины, например, что находятся в частных собраниях и никогда не выставлялись.
– Откровенная порнография? Таких вещей у этого карлика с герцогским титулом было немного. Даже полотна, написанные им в парижских публичных домах с натуры, в большинстве своем вполне невинны. Григорьева же вообще не интересовала такая постановка вопроса. Он не ставил себе задачу эпатировать зрителя непристойностью. Его просто интересовал интимный мир женщин.
– А вас не удивляет, что шеф моего мужа остановил свой выбор именно на этом альбоме? – спросила Катя.
– Нет.
Она видела: ЭТО ЕГО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НЕ УДИВЛЯЕТ. Он привык. Или опять-таки – ЕМУ НАПЛЕВАТЬ?
– Ну, значит, так, – Кравченко широко улыбнулся Белогурову. – Я информирую Василь Василича, а вы ждете нашего звонка. И уж исходя из его содержания… И самое последнее, пока не забыл: если договоримся, и вещь окажется у кого-то из известных вам коллекционеров, и вы ее отыщете для нас – прежде чем с ее приобретением что-то решить окончательно, вы позволите нам с женой взглянуть на нее, прежде чем ввязывать в дело эксперта-оценщика?
– Конечно. Я не продаю кота в мешке. Я привезу вас к продавцу. Или вы и он приедете ко мне в галерею, – Белогуров кивнул равнодушно. – Рад был познакомиться. Рад буду помочь. И рад буду впредь сотрудничать. Поклон от меня Василию Васильевичу. Кстати, как его здоровье? Слышал тут как-то в одном месте, что с ним что-то…
Кравченко развел руками: мол, без комментариев. Пойми меня правильно, уважаемый. Белогуров понял. Они вышли из бара вместе (расплачивался Белогуров) и расстались в вестибюле.
– Я хочу посмотреть, куда он отсюда тронется, – сказала Катя, когда они сели в машину. – Давай-ка встань во-он там. Подождем его.
– Ну, и каковы впечатления? – Кравченко прикурил. – Довольна? Или тебе все мало?
– Ничего необычного в поведении вроде бы нет. Только вот какая-то странная апатия ко всему, и пьет… Первый раз видит клиентов, сделка вроде бы крупная замаячила, а он… В таком ФУЖЕРЕ – он ведь, кажется, для шампанского – сколько грамм?
– Двести пятьдесят.
– Двести пятьдесят граммов коньяка?! Целый стакан?!
– А что, много, что ли? – Кравченко хмыкнул. – Этот Белогуров – парень здоровый. Только рыхлый. Мускулы как кисель. Интеллигентик!
Они ждали минут двадцать. Потом увидели его. Белогуров спустился по ступенькам, подошел к припаркованной на углу вишневой иномарке с тонированными стеклами. «Та самая, – отметила Катя, – «Хонда» вроде – Воронов говорил». Белогуров сел за руль.
– Поехали за ним! – Катя так и загорелась. – Надо же какой, напился и едет! Еще задавит кого-нибудь. Поехали скорее!
