– Я не понимаю, мама.
– Некоторые вещи заметнее со стороны, – сказала Олеся Михайловна. – Все тайное со временем становится явным. Это давно уже не секрет, Богдан.
– Что не секрет?
– Твои отношения с моей сестрой.
– Мам, ты что?!
– Вы с ней любовники. Не отрицай. Или думаешь, твоя мать слепая?
– Отец знает?
– Нет, – Олеся Михайловна покачала головой. – Пока еще ему невдомек. Но он – не я, если узнает, он таких вещей в нашей семье не потерпит. И я более не потерплю, слышишь?
Богдан молчал.
– Что у тебя было с Машей в Англии? – спросила Олеся Михайловна.
– Ничего. Так. Пустяки.
– А что у вас здесь?
– Ничего серьезного, клянусь тебе!
– Сделаешь ей ребенка, «утешая», женишься как миленький. Запомни.
– На фиг она мне нужна. Она и не нравится мне совсем.
– Злата, значит, нравится тебе куда больше?
– Нет-нет, это совсем другое дело. Это… мама, ну ты же у меня умная, современная женщина! А помнишь, ты сама однажды говорила мне?
– Что я тебе говорила?
– Ну, что таскаться по девкам, по путанам опасно и негигиенично. Что в прежние времена для таких дел брали в дом французских горничных.
– Как ты смеешь? Злата твоя родная тетка! Ты рос у нее на глазах.
– Но я не виноват, мама. Она сама этого желала. Я просто пошел ей навстречу. Она понимает, что… все это ненадолго, что это кончится само собой.
– А тебя не волнует, что ты причиняешь ей боль?
Богдан с досадой отвернулся. Мать, конечно, умная современная женщина, но… Черт, как ей объяснить? И при чем тут боль? Разве такие, как «тетушка» Злата, ее чувствуют?
Они молчали.
– Твой чай остыл, – сказал Богдан.
– Как же они орут, – Олеся Михайловна снова взялась за висок. – И это называется у них праздник! Напьются как свиньи. А вечером, кроме концерта, еще будет это шествие с факелами.
– Отец вызвал из города две пожарные машины. На всякий случай.
– Ты далеко? – спросила Олеся Михайловна, когда он направился к двери.
– Ты хочешь, чтобы я остался с тобой?
Он бы остался – с матерью ему всегда было хорошо и спокойно. Но она поцеловала его в щеку, взъерошила ему волосы. «Ладно, иди, бегай» – эту фразу он слышал от нее с детства. В двадцать пять слышать ее было как-то уже не того, не очень.
Проходя мимо гостиной, Богдан узрел там свою тетку Злату Михайловну, скучавшую в одиночестве. В гостиную он не пошел, проскользнул мимо – на фиг тут еще объясняться, оправдываться. Все объяснения с ней потом. Сейчас он не в настроении. Возможно, этой ночью он придет к ней, как обещал, как и хотел. А прошлой ночью – ну как такое объяснишь матери и ее сестре, своей любовнице, – все произошло совершенно случайно, спонтанно. Он действительно шел к Злате, но… прошел мимо дверей ее спальни. Прошел мимо. На лестницах и галереях замка было очень темно. Про эту темноту, про этот замок всегда рассказывали черт знает что. Разные мрачные небылицы. Пугали. Но он даже в детстве не боялся, напротив, любил темноту, ночь. Бросал вызов тому, что пугало. В ночи была своя тайна. И в этом замке, в этих темных галереях, неосвещенных углах крылась своя тайна, которую еще следовало разгадать.
Та фотография из замкового архива, про которую упоминал Гиз. Он, Богдан, видел ее еще прежде его – в самый первый их приезд с отцом в замок, когда они вместе с хранителем музея старичком Соснорой, пропахшим мышами и нафталином, осматривали все-все (надо же было составить личное мнение о том, куда и сколько вкладывать денег). Та фотка… И правда – пожелтевший кусок картона с запечатленными фигурами: мужчина лет сорока пяти в вязаном альпийском свитере и брюках галифе со стеком в руках – граф Шенборн, его племянник, студент из Вены – румяный блондин – симпатяга, из тех, что просто не могут не нравиться бабам, его сын – тот самый пацан… Ничего такого особенного – хлипкий на вид, белобрысый. Глаза с прищуром. В руках теннисная ракетка. На плечи накинута куртка из рубчатого вельвета – такие носили до войны, на «молнии», с нагрудными карманами. Да такого хмыреныша как червяка пополам перервать можно. И вообще… Рядом с ним, доверчиво, дружески положив ему руку на плечо, стояла девушка в клетчатом платье и белом вязаном берете. С сыном графа, этим Паулем, они были одного роста, а студент был выше их на целую голову. У девушки (она была поповской дочкой) были светлые волосы. И чудесная улыбка. Волшебные глаза. Такие девушки уже не рождаются – их время прошло. Они лишь смотрят на вас со старых семейных фотографий, с потускневших портретов.
Нет, Машка Шерлинг, с которой он переспал однажды… нет, дважды, там, за границей, в этом пустом как бубен, залитом зимним дождем английском городе Брайтоне, была совершенно не похожа на нее – ту девушку со снимка.
Но замок ли был тому причиной – эти стены, эти залы, эти темные лестницы – ночные углы-закоулки?
