– Тебе она не нравится? – удивился Кравченко. – А я считал…
– Чего вы считали? Чего вы там еще считали? – Илья покраснел.
– Да ничего, показалось. А вот Богдан покойный в ней что-то такое нашел.
– Просто дала она ему сразу, вот что.
– Илья! Разве можно так? – с менторской поспешностью одернул мальчишку Мещерский. – И что это вообще за разговор такой?
– И правда, это только бабы, Илья, кости перемывают мужикам и друг дружке, а мы совсем другой породы, – Кравченко хлопнул Илью по плечу. – На велосипеде-то ты просто трюкач. Сделал ты местных хлопцев по полной на треке. А то все заладили, как попугаи, – москали да москали… А уж как барышни на тебя глазели – мама не горюй. Еще не познакомился тут ни с кем?
– Почему? Познакомился.
– Симпатичные хоть? – Кравченко так и лучился оживлением. – А что же ты теряешься? В замок их пригласи.
– Ладно. – Илья посмотрел на него. Кивнул.
– Только это потом, не сейчас, – оборвал их Мещерский. – Завтра, хорошо? А сейчас, Илюш, тебе лучше с нами вернуться. Елена Андреевна, наверное, и так уже волнуется.
– Она с отцом. Там у него все собрались. Чего-то там бузят, – буркнул Илья. Это было единственное косвенное упоминание о разыгравшейся у Шагарина сцене. Но Кравченко и Мещерский тогда ничего уточнять не стали.
А зря…
После ужина (ужинали в этот вечер в замке все вразнобой) они решили пройтись по музейным залам – благо экскурсии уже схлынули. Но дальше Рыцарского зала не двинулись – лень какая-то напала, точно морок. Выйдя на галерею, они увидели Павла Шерлинга и Машу. Девушка надела длинный, до пола, вязаный кардиган, словно ее знобило. Она стояла перед отцом, низко опустив голову, а он что-то тихо и страстно говорил ей. Как будто просил у нее прощения или пытался что-то объяснить.
Мешать отцу разговаривать с дочерью они не стали. Однако эта случайная встреча на галерее оставила у обоих неприятный осадок – вид Шерлинга им почему-то сильно не понравился. Оказалось, что и мысли у них возникли на его счет одинаковые.
– Вадим, ты ведь смотрел «Твин Пикс»? – спросил после паузы Мещерский. – Я знаю, ты сериалы не смотришь, но этот, кажется, видел?
– Ну? – хмыкнул Кравченко.
– А что, если и тут у нас схожая ситуация? Мы ведь как с тобой считаем? Шерлинг из тех, кто мог совершить оба убийства. А если причиной всему была не ревность… точнее, ревность, только совершенно особого рода? Что, если она его главная цель?
– Дочь?
– Ну да. Ты заметил, какой он с ней сейчас? Может, он вовсе жену убил не потому, что ревновал ее к Шагарину, а потому, что она каким-то образом узнала о его отношении – совсем не отеческом – к дочери? И тогда убийство Богдана с точки зрения логики объяснимо. Ты вспомни, как Шерлинг ночью там, в спальне, бесновался, когда застал их?
Тут в воздухе что-то пронеслось мимо галереи – рваным зигзагом, точно бесшумная черная молния.
– Летучие мыши, – Кравченко сплюнул. – Упырь-нетопырь – краса и гордость карпатской фауны.
– Что ж ты ничего не скажешь на эту мою версию? – ревниво спросил Мещерский. – Разве это не новый взгляд на уже известные факты?
– Вполне возможно, Серега. Тут все уже вполне, все «могет быть», даже версия инцеста. Только вот каким боком сюда присобачить того, кто «ни жив ни мертв»?
– Юмор твой, знаешь, того… и апатия какая-то идиотская ко всему, – обиделся Мещерский. В этот вечер сам он был настроен на боевой и одновременно философский лад. Хотелось спорить, обсуждать версии, выдвигать и опровергать аргументы, но… Еще там, в Рыцарском зале, он почувствовал это странное оцепенение, эту засасывающую лень, дрему, которую навевали как будто сами эти древние стены.
«Мы тут в плену, – пронеслось в голове черной молнией, рваным зигзагом. – Замок… Это он так на нас всех влияет. Околдовывает, морочит, лишает воли».
– Айда бай-бай, Серега. Вон у тебя глаза уже как у крота слипаются, – сказал Кравченко. – Надеюсь, эта ночка не подарит нам никаких сюрпризов.
Он бросил эту последнюю фразу легко, бездумно. И даже не подозревая, как же фатально ошибся.
Глава 33
ЧУДОВИЩЕ
Уснул Мещерский мгновенно, едва коснувшись головой подушки. И во сне ничего не видел. А может быть, и видел… События этой ночи позже, когда он пытался все вспомнить, понять и объяснить, напрочь отказывались выстраиваться в стройный ряд, в логическую цепочку. Одно лишь было верно – его разбудил вовсе не тот ужасный крик в ночи, а тишина.
Тишина вязкая, как клей. Абсолютная, полная, мертвая и одновременно сотканная из миллионов еле различимых звуков. Мещерский очнулся точно от удара изнутри, оглушенный, до смерти напуганный тишиной.
Тьма в комнате. То ли электрическая подсветка за окном вырубилась, то ли окно замуровали. А может, луна соскочила со своего небесного гвоздя и улетела кометой в космос, в другие миры. Безмолвие… Могильная тишь, а внутри ее, в самой ее сердцевине, – шорохи и свист, шепот, стук. Некому здесь стучать, это кровь моя стучит в висках, это сердце мое живое… А свистит в груди от дыхания, от неловкой неудобной позы, а может, это простуда так начинается. А шорох… Это крысы за дубовой обшивкой стен точат зубы о
