лежала между ними хотя бы в пути.
— Хинни… — задумчиво продолжала Леди. — Как я скучаю по этому благородному животному!
Эта тема была безопаснее, и Стайл откликнулся:
— Кстати, а где она теперь? Десять лет — немалый срок для лошади, все равно что тридцать для человека. Что было потом?
— А, ты ведь не знаешь — сказала Леди мрачно. — Что потом было. Было вот что… Хинни, ожидая детеныша, вернулась в пустынные дикие места, а Юноша занялся своими делами, о которых мы его не расспрашивали, но, думаю, в ту пору он занимался конструированием и строительством Голубого Замка. Я жила с родителями. Белянка, которую мы спасли, была возле меня неотлучно. Иногда забравшись далеко- далеко в степь, мы вспоминали Хинни и странного мальчика.
Когда я узнала, кто он, мне стало стыдно, что с Адептом я обращалась как с ребенком, и все же я была заинтригована и польщена его сватовством. Чаще всего мне вспоминалось видение, которое предстало передо мной, когда он играл на гармонике. Лицо Леди в лучах голубой луны тревожило меня, и слабый зов этого воспоминания рос и креп.
Позже я узнала, что он ходил к Оракулу узнать, кто будет его женой, и мудрец назвал мое имя. Наверное, в первый и единственный раз Оракул не стал затемнять смысла своих слов, не ограничился туманными намеками, а выразился так, чтобы по-другому нельзя было интерпретировать его слова. Юноша в голубой одежде ясно знал, где и когда можно найти меня, его будущую жену. И он пришел очень вовремя. В решающий для меня момент, когда я была почти в пасти чудовищного тролля. Он спас мне жизнь, без него я бы нашла свой страшный конец в дремучем лесу. Затем Адепт сделал все, чтобы завоевать мою благосклонность, хотя я по праву принадлежала ему уже с того момента, как он спас меня. А я ведь тогда была всего лишь невежественной крестьянской девочкой.
— Оракулу виднее, — пробормотал Стайл, — наследие твоего господина все еще живет в тебе, и когда оно испарится, бог весть.
Она продолжила так, будто не слышала его слов:
— Эх, ну и глупой же девчонкой я была в то время! Сколько дней прошло, прежде чем я сказала ему в третий раз «ты»!
— Прошу прощения, Леди, я не понял…
Она сделала небрежный жест рукой.
— Ну конечно, ты же прибыл из другой цивилизации! Мне необходимо сделать пояснение. На Фазе, если один человек полюбил другого и хочет дать ему знать об этом, не взяв на себя никаких обязательств, то пропускает само объяснение в любви, а ограничивается трехкратным повторением местоимения «ты», и тот, к кому это местоимение обращено, может поступать, как захочет, не опасаясь в дальнейшем упреков.
— Не понимаю, — сказал Стайл, — всего лишь сказать три раза — ты, ты…
Нейса, поднявшись на дыбы, чуть не стряхнула его с себя, при этом волнистый рог ее сердито затрубил.
— Никогда не употребляй этих слов небрежно или в шутку! — сказала Леди. — В них заключена магическая сила клятвы.
Смутившись, Стайл извинился:
— Мне предстоит еще долго изучать цивилизацию Фазы. Благодарю тебя, Леди, и тебя, Нейса, что вы преподнесли мне урок и помешали из-за моего Невежества скомпрометировать себя.
Собственно, его благодарность относилась лишь к Нейсе. Сказав трижды «ты», он не солгал бы и не оговорился по невежеству, из-за незнания. Его отношения с Леди были сражением, проигранным Стайлом в самом начале, и, произнося любовную клятву, не себя, а ее он поставил бы в неловкое положение.
Возможно, обрадованная таким поворотом дела, Леди словоохотливо продолжала:
— Когда после долгого перерыва мне довелось увидеть Хинни, я закричала от ужаса. Я увидела истекающую кровью жеребую кобылицу. Ее преследовала стая шакалов. Они прыгали на нее, впивались зубами в бока, ляжки, вырывая куски мяса.
На мой крик выскочил из дома отец. Я никогда не видела его в таком гневе, ведь Хинни была предметом его постоянного восхищения. Он схватил дубину и раз за разом опускал ее на головы мерзких тварей. Те разбежались. Хинни лежала у наших ворот без движения. Я пыталась помочь ей подняться на ноги. Но все было напрасно, она потеряла много крови и растратила последние жизненные силы, пока добиралась до нас. Хинни умерла на наших глазах.
Я вспомнила заклинание, которому научил меня Юноша на случай, если понадобится мне, и пропела его. Я не то чтобы пропела, я панически прокричала это заклинание, и тотчас он предстал передо мной.. Увидев безжизненно валявшуюся на земле Хинни, Адепт вскрикнул, опустился перед нею на землю и обхватил ее голову руками. Слезы текли ручьями по его юному лицу. Глаза Хинни были открыты, но они не видели ничего, ибо Хинни была мертва.
Все чары, заклинания, колдовство ни к чему не привели, он не смог оживить Хинни. Тогда Юноша достал гармонику и заиграл такую пронзительно-щемящую сердце мелодию, что обе луны закрылись облаками и солнце поблекло. Мерцающий свет залил все вокруг нас, и из него вылепилась картина, которая предстала моим глазам.
Я увидела живую Хинни с жеребенком во чреве. Она паслась на опушке леса. И вот на нее напала стая шакалов, угрюмые, кровожадные звери, каждый из которых по отдельности был подлым трусом и только собравшись в завывающую, хрипло лающую стаю они осмеливались делать свое гнусное дело. Шакалы мнят себя волками, но они так же похожи на волков, как гоблины на людей. И вот эти трусливые твари, сбившись в кучу, набросились на бедняжку Хинни.
Хинни пробовала бежать, но грузная, отяжелевшая, с детенышем во чреве, она не была столь проворной, как раньше. И все же поодиночке завывающим клацающим клубком они кинулись на красавицу-лошадь. Убегая, Хинни споткнулась и упала, шакалы облепили ее, каждый пристраивался, где мог, и вонзал в нее зубы. Они рвали ее бока, хвост, гриву, впивались в уши и пытались выесть глаза. Она поднялась на ноги, но твари гроздьями повисли на ней, кровь обагрила всю Хинни.
Бедняжка нашла в себе силы побежать, она бежала, оставляя за собою кровавый след, они мчались за ней, прыгали на нее, сидели, как наездники, на ее спине и грызли. Вот таким ужасным образом Хинни наконец добралась до меня. В магическом облаке, вызванном мальчиком, я увидала себя, кричащую. Выбежал на крик отец с дубинкой в руках, он разогнал шакалов.
И тут видение рассеялось в мерцающем воздухе.
Мы с отцом печально смотрели на убитого горем Адепта и всем сердцем разделяли его печаль.
И тогда я поняла, в чем заключалась последняя, третья, составляющая часть сущности Адепта. Да, первой была его музыка, второй — магическая сила, а третьей… — Леди на мгновение смолкла, словно не решаясь произнести, — и третьей — бесконечная, трепетная любовь к… породе лошадиных.
Стайл понял, почему она запнулась. Она наверняка хотела сказать «к лошадям», но из уважения к Нейсе в последний момент поправилась.
— Наконец Юноша поднялся с земли, но так неуверенно, шатаясь, будто сам, подобно Хинни, истекал кровью.
— У нее были слабые колени, — сказал он, — поэтому шакалы и одолели ее. Колени она поранила, защищая меня. Я в долгу у Хинни. Но ей теперь ничего не нужно. И все же… — он на минуту задумался, — все же я могу кое-что для нее сделать…
В его облике появилось нечто, испугавшее меня, и постепенно мне стало открываться мрачное значение жалости, скорби и гнева Адепта.
— Отвернитесь оба, — сказал нам Юноша, — отвернитесь, чтобы не увидеть то, что вам не понравится.
И мой отец, мудрый, повидавший жизнь человек, взял меня за плечи и повернул спиной к мертвой Хинни.
Наступила тишина, а потом полилась мягкая мелодия, это играла волшебная губная гармоника. Я услышала невнятно произносимые слова заклинания и вдруг почувствовала позади волну горячего воздуха. Жар обдал нас, в ноздри попал какой-то едкий запах.
Мы обернулись.
