женщина быстро положила пятнадцать рублей на его столик и скользнула к боковой лестнице. А двое с носилками, войдя, направились к лифту.
– Лифт уже отключен на ночь, – сказал охранник. – А вам куда, ребята? – спросил он, но те, двое, не удостоив его ответом, развернулись на площадке и тоже направились к боковой лестнице.
'Надо же, и тетка, дура, сумела проскочить!' – окинул охранник взглядом пустой вестибюль и вернулся на пост. Почесав голову, поросшую грязно-серыми, коротко стриженными волосами, он сунул пятнадцать рублей в карман и переключил телевизор на другой канал. Там как раз шел футбол, и наши неизвестно каким чудом умудрились забить кому-то редкий и поэтому очень ценный гол. Охранник вздохнул, положил ноги на табуретку, отхлебнул из плоской металлической фляжки и стал следить за ходом игры дальше.
А женщина с сумками очень быстро, чтобы не встретить в отделении в неположенный для посетителей час сестру или доктора, почти бежала по коридору и наконец остановилась в дверях знакомой палаты.
Осторожно заглянула внутрь. В палате было полутемно. Верхние лампы были погашены, и комната освещалась только квадратами света, проникавшими из коридора через дверное стекло. Крайнее место у стены, слева, где несколько часов назад лежал ее муж, пустовало. Более того, на койке было постелено свежее белье. Она обвела взглядом палату. Больные спали, каждый на своем месте, но ее мужа не было. Тогда она закрыла дверь и снова посмотрела на невнятно начертанный номер в самом верху. Нет, ошибиться она не могла, палата была та самая. Она осторожно подошла к деду, чья кровать располагалась напротив, и потрясла за плечо. Все больные в палате спали под действием лекарств, и поэтому дед отозвался не сразу.
– Не знаете, куда перевели моего мужа? – тихонько спросила она. Дед ни за что бы ее не узнал, ведь он видел ее днем только мельком. Но она указала на пустую кровать перед ним, и он сразу все понял, перевернулся на спину и снова закрыл глаза. Теперь он только делал вид, что спит, так как не мог сообразить сразу, как ей лучше сказать, что ее муж внезапно умер. Все-таки у деда было высокое давление, да и мысли путались не только от давления, но и от лекарств.
– Нет его больше. Иди к врачу, там все узнаешь, – выдавил он.
– Что, снова в реанимации? – испугалась женщина. Руки у нее опустились, лицо посерело. К страху за мужа присоединилось чувство, что все ее муки и хлопоты оказались напрасными и теперь ей несолоно хлебавши придется тащить все это хозяйство домой. И еще она боялась снова идти мимо охранника.
Дед молчал. Она стояла не двигаясь, и дед почти заснул.
– А у кого можно это узнать? Доктор не знаете где? – она снова осторожно тронула его за плечо.
– Не нужен ему теперь никакой доктор, и реанимация не нужна, – еле слышно пробурчал он.
– Как это? – не поняла она. – Его что, внезапно выписали? Быть этого не может! Вы меня разыгрываете?
– Иди к врачу! – только и твердил в ответ на ее вопросы дед. А женщина вдруг устало присела на краешек чисто застеленной кровати. Она поняла, но не могла принять это страшное известие и поверить. В ее сознании муж был жив: это для него она старалась, собирала вещи, готовила, бежала, прорывалась через кордоны. А теперь ей говорят, что его больше нет. Невозможно! Так не должно быть! Ее затрясло мелкой дрожью. Надо было идти к врачу, но она не могла подняться с места, в ногах появилась какая-то ужасная слабость. Как во сне, когда надо спасаться, бежать, а ноги не двигаются, наливаются тяжестью и будто прирастают к земле.
Наконец она встала. На полу возле кровати стояли тяжелые сумки, и ей показалось ужасно глупым поднимать их опять и куда-то нести. Дед не спал. Из-под прикрытых век он наблюдал за ней.
– Оставь их здесь. Никто не возьмет.
Она кивнула и повернулась. Теперь ее почему-то ужасно раздражало, что все в этой палате живы, спят как ни в чем не бывало и скоро, может быть, выпишутся, а именно ее муж, не самый старый, гораздо моложе, например, деда, вдруг почему-то внезапно умер.
– Погоди! – прохрипел дед. – Если сейчас пойдешь к доктору, он тебе не даст попрощаться. Отправит домой и скажет забрать мужа после вскрытия. А он еще, наверное, здесь.
– Где?
– Иди по коридору, четвертая дверь направо. Там кладовая. Он должен быть там, если не успели увезти.
Женщина внезапно вспомнила двух мужиков с носилками в халатах и масках, что попались ей на глаза в вестибюле больницы. Вспомнила, зачем они пришли (она слышала их разговор у двери), и подумала, что они должны с минуты на минуту прийти сюда. Странно, если они еще не были здесь.
Это была мужественная женщина. У нее были способности и образование. Жизнь, а главное, отсутствие денег пригнули ее до того, что она начала бояться многого и многих. Но в решительные моменты еще могла сохранять самообладание. И теперь она поняла, что через секунду может и опоздать.
Так вот, оказывается, за кем шли санитары с таким грозным видом. Она должна успеть повидать его раньше! Женщина неслышно, на цыпочках выскользнула из палаты и стала пробираться по коридору.
Было пусто. На сестринском посту стояла тишина. Где-то вдалеке слышался приглушенный смех и стук посуды. Сестры, наверное, пили чай. Женщина считала двери. Дверь в ординаторскую была прикрыта. Из-за нее в коридор пробивалась тонкая полоса света. Вот она, четвертая дверь направо. Женщина осторожно нажала на нее, и дверь подалась. Это действительно была кладовая. И каталка все еще стояла там.
– Слава богу, успела! – сказала женщина и плотно закрыла за собой дверь. Она не сразу решилась откинуть простыню с тела. А откинув и узнав родное лицо, машинально позвала мужа по имени. Тут же не умом, каким-то звериным чутьем поняла, что он никогда больше не отзовется, и громко заплакала. Сообразив, что ее могут услышать и уж тогда выгонят наверняка, она зажала руками рот и повалилась на каталку, прямо на тело, споткнулась, чем-то загремела и испугалась. Но вокруг стояла тишина, и она решила, что никуда отсюда не уйдет и будет с ним, со своим мужем, всю ночь до самого конца, пока его не заберут от нее. Она даже решила драться, если вдруг ее начнут выталкивать силой. Но выталкивать ее никто не пришел, и она гладила родное лицо сколько хотела и вспоминала всю нелегкую совместную жизнь, рождение детей, ссоры, знакомство и свадьбу, и как на этой свадьбе напился ее двоюродный брат, и как не любила мужа ее мать, а отец, наоборот, говорил, что он хороший мужик… А потом присела возле каталки на тюк с грязным больничным бельем и так и сидела, одна в темной кладовке, держа мужа за руку, тихо плача о нем, о детях, о чем-то своем, что не сбылось и никогда уже, видно, не сбудется.
'Наверное, в больнице где-то еще случилось несчастье', – она вдруг вспомнила, что те двое с носилками так и не пришли. Прошло уже несколько часов, спину у нее сильно заломило от неудобного положения, от предыдущей беготни.
Но как женщина ни устала, она и не думала уходить со своего поста, как не думала никогда при жизни уйти от своего не очень покладистого, не очень удачливого, часто выпивающего мужа. Поэтому она сняла с себя шерстяной, не новый жакет от простенького костюма, сдвинула в кучу все тюки с бельем, сложила жакет комочком под голову и легла у колес каталки, будто собака. Слезы тихо струились по ее щекам, но веки смежились. Так она и пробыла в кладовой до утра.
18
Неожиданно для себя в машине Азарцева Тина заснула. Она ведь совершенно забыла, что проглотила сразу две таблетки лекарства от аллергии. И если снотворный эффект одной таблетки для нее был достаточно мал, то две таблетки, уютное тепло, равномерное покачивание машины и молчание собеседника сделали свое дело. Валентина Николаевна обмякла на сиденье; насколько могла, вытянула ноги, сложила на коленях руки и, не думая, что надо выглядеть бодрой и красивой, незаметно, по-детски заснула.
Азарцев не любил разговаривать за рулем. Было бы можно, он вообще большую часть жизни провел в молчании. А о чем говорить? Тому, кто любит, слова не нужны. Тому, кто не любит, – тем более. Это он распознавал без объяснений, дополнительным чувством. Его работа многословия тоже не требовала. Расспрашивал больных он обычно мало. Большинство сами рассказывали, что надо и что не надо. Он их и слушать-то уставал, не то что самому говорить. Анекдоты не запоминал, байки травить не любил. Жена когда-то даже называла Азарцева 'Мой зверь угрюмый'.
Но это не соответствовало действительности. Азарцев был не бирюком, а просто спокойным, уравновешенным человеком. Он не любил сцен, не любил громких слов, восторженных излияний в любви и бешеных обвинений в неверности. Он никогда не раздумывал о том, что такое есть жизнь. Он привык жить
