– А девочку?
– Пусть переводят куда угодно, мне все равно. Кстати, как она?
Отозвался дежурный, Ашот:
– Пока еще состояние тяжелое, но сегодня все-таки лучше, чем вчера. Все показатели стабилизировались. Температура, правда, еще остается, но не такая высокая. Девочка пришла в сознание. Почки, печень справляются.
Тина не почувствовала удовлетворения. Ей стало все равно.
– Ну и хорошо. Пусть переводят. Остальные как?
– Соответственно.
– А вы знаете, что наш больной с инфарктом вчера в кардиологии умер?
Ашот в удивлении ахнул, а Барашков сказал:
– Не должен был…
Тина посмотрела на часы.
– Тем не менее это случилось. Я сейчас иду на секцию. Когда приедет жена Валерия Павловича, не оставляйте ее одну. Помогите ей сделать все, что нужно, там, внизу. Я подключусь после секции. Видимо, на главного врача рассчитывать не приходится. Мы сами должны оказать Валерию Павловичу последние почести.
– Без вопросов, – ответил за всех Ашот.
Тина прошла в свой кабинет, надела поверх платья дежурную кофточку, сняла туфли на каблуках, засунула ноги в старые полуботинки на толстой подошве, в которых обычно ходила на секции, поскольку в секционном зале всегда было даже холоднее, чем в их палатах, а в коридоре погладила свою пальму. Почему-то ей показалось, что пальма тоже осиротела.
Секция ничего не дала. Тина, правда, почувствовала, что от полостей трупа исходит какой-то странный алкогольный запах, но Михаил Борисович уверил ее, что это запах медикаментов, и пробы на алкоголь брать отказался. Оставалось ждать данных микроскопического исследования. Но Тина уже поняла, что это ничего не даст. Ей важно было исключить сопутствующую патологию, которая могла привести больного к смерти и которую, как она и опасалась, просмотрели. Но ничего подобного обнаружено не было. Она немного успокоилась. Оставалось ждать, какое заключение напишет Мишка.
В отделение Тина вернулась совершенно измотанная. Ей стало совсем нехорошо. По спине лился горячий пот, знобило. Мышка догадалась сунуть ей градусник. И только когда ртутный столбик зашкалил за тридцать девять, Тина поняла, что заболела. Аркадий предложил отвезти ее домой, но приближался полдень, приехали дочери и жена Чистякова, и Тина отослала Аркадия к Ашоту помогать им там, внизу.
– Я позвоню мужу. Он приедет за мной.
Домашний телефон молчал. 'Ну правильно, Алеша должен быть в школе'. Она набрала номер сотового. Муж откликнулся сразу. Голос его был совершенно спокоен.
– Это я, – сказала она в трубку. – Я звоню из больницы, мне очень плохо. У нас убили доктора. – Трубка молчала. – Валерия Павловича Чистякова, – добавила Тина.
– Жаль, что не тебя, – раздался в трубке голос после паузы. – Шлюха!
И муж дал отбой. Валентина Павловна несколько секунд в замешательстве глядела на телефон, потом набрала номер снова.
– Ты в своем уме? – спросила она, когда муж ответил. – У меня температура тридцать девять. Мне нужно домой, я должна лечь в постель.
– Только не в мою, – сказал муж и снова повесил трубку.
– Придурок! – крикнула Тина в пустоту и стала собирать сумку. Ноги за ночь распухли и с трудом влезли в новые ботильоны.
Она застегнула пальто на все пуговицы и вышла из кабинета. Мужчины уже ушли вниз, в палатах дежурила Мышка.
– Я позвоню завтра, – сказала ей Тина. По дороге заглянула в ординаторскую и выбросила в корзину букет ирисов. Брать их с собой было бессмысленно, но почему-то ей не захотелось, чтобы цветы остались без нее, пусть даже засохшие.
Как она добралась до дома, она не помнила. Когда Тина поднималась по лестнице, ее голова пылала, а ноги подкашивались от усталости. Ей казалось, что она вот-вот упадет.
'Боже, наконец-то я добралась!' – подумала Тина и прислонилась головой к косяку. Там, с другой стороны двери, почуяв ее, бешено и радостно залаял Чарли.
– Нет, дружок, я сейчас пойти с тобой не могу! – бормотала Тина и долго шарила по всем карманам ключи. 'А взяла ли я их вчера с собой?' – стала сомневаться Тина. Вчерашний вечер казался так далеко, будто был не несколько часов назад, а как минимум в прошлом году. Она ничего не помнила. Ей казалось, будто она снова вернулась домой, опустошенная после очередной поездки к маленькому сыну на юг. Она никак не могла отыскать ключи – ни в карманах, ни в сумке – и решила для верности вытряхнуть содержимое сумки на коврик перед дверью.
Наконец ключи нашлись. Теперь надо было собрать высыпанное назад. У Тины закружилась голова. Пришлось вставать перед дверью на пол на колени.
'Если сейчас кто-нибудь пойдет мимо и спросит, что я тут делаю на коврике, на коленях, скажу, что потеряла сережку, – подумала Тина. – Иначе свезут в психбольницу'.
Чарли обреченно затих и только тихо скребся в дверь лапой с другой стороны. Но вот Тина встала с колен с ключами в руках. Из-за дрожи и слабости она долго не могла попасть в замочную скважину. Ключ никак не хотел пролезать в предназначенное ему отверстие, и Тина, совершенно обессиленная и измученная, в отчаянии пнула дверь ногой.
Привлеченная шорохами, лаем и стуком, приоткрыла дверь соседка.
– Не могу попасть в квартиру, – пояснила Тина.
– Так вы разве не знаете, что ваш муж утром менял замок? – удивилась та. – Я как раз мусорное ведро выносила. Что, говорю, случилось? Замок не работает? А он только буркнул, мол, да, замок уже старый, сломался. Поменял замок и ушел, – соседка с любопытством взглянула на Тину.
– Я этого не знала, была на дежурстве.
– Так, может, у меня посидите? – предложила соседка, скорее из вежливости, а может, в надежде узнать подробности семейных дел.
– Спасибо, поеду к родителям, – помотала головой Тина.
Родители жили в часе езды на метро. В голове у Тины все стучало и пело. 'Аве, Мария' мешалась с голосом главврача, следом всплывали фигуры Ашота, Барашкова, Мышки, Валерия Павловича… То Тине казалось, что она снова сидит со всеми, обнявшись, на синем диване, то что ползает на полу перед телом раненого Чистякова…
Когда мать посмотрела в глазок, она не сразу узнала старшую дочь.
– Мама, открой, это я, – пробормотала Тина. – Хорошо, что ты дома. А папа где?
– На работе, – опешила мать. – Валечка, что случилось?
– Мне нужно лечь, я больна. Муж выгнал меня из дома. Кроме того, у меня жуткие неприятности на работе.
Мать глухо охнула и схватилась за сердце.
– Как же так, какое он имел право…
Тина сняла пальто и повесила его на старую вешалку, которую помнила с детства. С наслаждением сбросила с ног немилосердно жавшие ботинки.
– Мама, я пойду лягу? Можно к Леночке в комнату?
Мать как-то странно замялась, но Тина не заметила этого. Босиком она вошла в бывшую детскую, где они с сестрой когда-то так дружно, так весело проводили свою скоротечную юность. Тинина кровать все еще стояла в комнате; довольно часто, особенно раньше, да и в последнее время, когда Леночке бывало хуже, на ней спала мать.
Лена лежала высохшая, желтая, бледная. Тело ее как-то оплыло и казалось надутым под стеганым одеялом. Жили только глаза. Тина всегда считала, что Леночка красивее ее. Черты лица у Леночки были тоньше, глаза больше, ярче. Курносый нос Тины на Леночкином лице выглядел точеным, и хотя кончик его так же поднимался вверх, Тине казалось, что он поднимался изящно. Леночка могла немного говорить. Речь
