Но что-то в этих рассуждениях не нравилось Тине. Ей было бесконечно жаль, что в семейной жизни ей отводилась такая незначительная роль.
– Не унывай, держись! – говорил отец. – Не может он тебя выкинуть, как расколотую ореховую скорлупу. У тебя все права! Вопрос с квартирой надо решать через суд.
Леночка с Тиной разговаривать не хотела. Когда та входила в комнату, Леночка демонстративно закрывала глаза.
– Все образуется, – уговаривала Тину мама.
– Почему я раньше не замечала, что Леночка ко мне враждебно настроена? – поздно вечером, когда все уже готовились ко сну, спросила Тина.
– Нет, нет, не враждебно! – сказала мама. – Но она – в ее положении – просто не понимает, как можно быть несчастливой лишь потому, что тебя бросил муж. Ведь ты можешь ходить! Как-то Леночка сказала, что охотно отдала бы всю свою будущую жизнь, сколько бы та ни продлилась, лишь за три дня прежнего полноценного существования. Она сказала, что пила бы каждую минуту этих дней по капле.
– Я понимаю, – сказала Тина и направилась в комнату к Лене.
– Не ходи туда, не надо! – испугалась мать.
– Не бойся, я на минутку!
Леночка уже спала. Тина наклонилась, поцеловала сестру в высохшую щеку и почувствовала под губами тонкую кожу.
– Прости меня, дорогая! Прости меня!
Она вышла из комнаты и подошла к матери. Та уже ходила по комнате в бигуди, с кремом на лице и в ночной сорочке, поправляла шторы.
– Ты героиня, мама! Я, наверное, так бы не смогла.
– Куда бы ты делась?
– Не знаю! Но я так счастлива, что вы с папой у меня есть!
Мать обняла ее.
– А ты, мама? Наверное, ты несчастна?
– Как тебе сказать… – ответила мать. – Леночка несчастна, а я нет. Подумай сама: есть матери, чьи здоровые дети становятся алкоголиками и наркоманами. Есть матери, чьи дети совершают жестокие преступления и годы проводят в тюрьме. Наконец, есть матери, чьи дети погибают в войнах, или в борьбе с преступниками, или тонут в подводных лодках. В этом смысле я не несчастна, ведь Леночка со мной. Я просто делаю все, что в моих силах. Я сохраняю ей жизнь. После того как случилась трагедия, прошло целых шестнадцать лет. Ровно столько же, сколько до того, как это случилось.
Мать помолчала, еще раз оглядела окно и вновь поправила шторы.
– Нет, я не несчастна. Мне бывает тяжело, когда я понимаю, что впереди нет просвета. Но тогда я вспоминаю, какими хорошенькими вы были маленькими, как мы с вами и с папой ездили в Прибалтику и Ленинград, какими вы были умненькими, как ты замечательно пела, а Леночка рисовала… Папа меня любил. Тогда я была самой благополучной женщиной на свете!
– То есть для тебя, мамочка, вернуться в Брешию было бы счастьем?
– Куда?
– Нет, нет, это я так, вспомнила одну книгу.
Мать задумалась, потом еще раз сказала:
– Я не несчастна. Отец со мной. Ты со мной. Ты хороший доктор. Ты столько раз мне помогала. Что ж, у каждого своя жизнь. Просто надо выполнять свой долг. Я понимаю, что и у тебя жизнь была нелегкой. Нелегко жить с нелюбимым человеком.
– Я тебя очень люблю, мамочка!
– И я тебя тоже! Надо надеяться! Без надежды жизнь кажется совсем бессмысленной.
В комнате громко закричала Леночка, и мать поспешила к ней. Тина прислонилась ухом к двери, чтобы лучше слышать. Не для того, чтобы подслушивать, а чтобы понять.
Леночка кричала яростно, протяжно, нечленораздельно, но Тина угадывала слова не умом, а чувством.
– Опять ты с ней! Ты ее любишь больше меня! Тебе надоело возиться с калекой! Валька прожила свою жизнь, у нее был муж, у нее есть сын, но она никогда ничего не ценила! И теперь она ноет, страдает, кашляет, а попробовала бы полежать тут шестнадцать лет, как я!
Тина прислонилась головой к косяку. Закрыла глаза. Она не могла сердиться на Леночку.
'Надо уходить на частную квартиру, – подумала она. – А чем платить? От мужа ни слуху ни духу, от сына – тоже. Да и бессмысленно ждать от него помощи. В нашей истории он, получается, обиженная сторона. Надо связаться с Ашотом, он снимает квартиру уже много лет. Может подсказать что-нибудь'. Но пока она ничего не будет говорить родителям. Надо полежать хоть несколько дней, не надо их волновать. Сегодня тем более надо лежать и чем-нибудь помочь маме. А завтра она должна быть на похоронах.
Тина обратила внимание, что в квартире часто раздаются телефонные звонки. И мать отвечает кому-то очень подробно. Тина спросила об этом.
– А я ведь работаю, – с гордостью пояснила мать. – В центре по продаже бытовой техники. Наш телефон дают в рекламе, мне звонят разные люди, и я объясняю, какой холодильник или стиральную машину лучше купить. Мне так гораздо легче, и деньги не лишние!
'Какая же мамочка у меня молодец! – подумала Тина. – А я вот расклеилась, расквасилась, заболела. Я не должна расслабляться. Впереди еще длинная жизнь. Никто не знает, как она сложится. Вдруг мой муж послезавтра на ком-нибудь женится, и Алеша вернется ко мне. И я должна буду его учить!'
Тут Тина вспомнила сына и заплакала. Пусть он вырос не таким, каким Тина хотела его видеть, но Алеша был ее сыном, и она соскучилась. Скучала по своей заботе о нем, томилась от беспокойства, где он спит, чем питается. Иногда ей казалось, что он простудился и тоже лежит больной, как она, и некому его лечить, или в голову приходили еще какие-нибудь ужасы…
'Хватит, надо поправляться, – решила она. – У меня много дел'.
Завтра она должна попрощаться с Валерием Павловичем, поддержать вдову, дочерей и увидеть своих докторов. Потом – поехать в больницу и узнать, что делается там. Действительно ли в отделении начался ремонт? Наконец, она тоже должна написать заявление на отпуск. Кроме того, нужно поговорить с главным врачом и узнать телефон Азарцева. Ей хотелось проведать Аню Большакову. И потом, требовалось снять квартиру.
От всех планов закружилась голова, и Тина с радостью подумала, что хотя бы сегодня она может еще полежать в постели. Но только она собралась лечь, как позвонил Барашков. Они договорились, что он заедет за ней завтра, и только после этого Тина забралась под одеяло и заснула с чистой совестью.
27
Через неделю бабье лето хоть и с опозданием, но вступило в свои права. День выдался на редкость теплым и мягким. Не хотелось уходить с улицы, заходить в помещение – таким свежим, таким прозрачным казался воздух.
Тина и Барашков одновременно оказались у входа в больницу. Барашков приехал на машине и шел со стоянки, а Тина бежала от троллейбусной остановки мимо магазина-'стекляшки' привычным путем. У стеклянных дверей главного входа в больницу они и столкнулись.
– Странно приходить на работу не к девяти, а к одиннадцати! – заметил Аркадий вместо приветствия.
– Я несу бутылку вина, – ответила Тина, тоже не здороваясь. Последний раз они виделись с Барашковым несколько дней назад на кладбище, но чувство родственной близости между ними, еще более упрочившееся в последние дни, позволило пренебречь правилами этикета. – Сегодня девятый день, надо помянуть! – Они уже шагали вместе по больничному коридору. – Я сделала большую фотографию Валерия Павловича, хочу повесить ее на стену над его столом в ординаторской.
– Ничего пока не получится. Вы сегодня первый день в отделении после болезни – увидите, что у нас творится!
– Ну ремонт. А что еще? – удивилась Тина.
– Да что-то не то! – озабоченно вздохнул Барашков.
Они, не раздеваясь в гардеробе, поднялись по боковой лестнице и вошли к себе.
