никуда не ездила, ничего не видела, ничего не умела, кроме одного – лечить. 'В каком-то смысле, – думала Тина, – жизнь моя была похожа на Леночкину. Она тоже протекла в замкнутом пространстве'.
Теперь, когда Тина ходила по улицам, она вдруг с удивлением провинциалки, не бывавшей в Москве с десяток лет, замечала новые дома и магазины, выросшие за это время. Отмечала возникшие непривычные ракурсы родного города, незнакомые будочки банкоматов и телефонов-автоматов. Она с удивлением рассматривала новые марки машин, стеклянные автобусные остановки, заходила в супермаркеты и внимательно разглядывала бутылочки с соусами, разные сорта креветок и вин. Однажды Тина увидела, как изменилась схема линий метрополитена, и поняла: что бы с ней ни случилось, она больше не хочет назад, в прежнюю жизнь, в которой были только больница, сын и муж, но на самом деле не было ничего, кроме хлопот и работы – ни настоящего дома, ни любви, ни радости.
И все-таки она ждала звонка сына. Он так ведь и не позвонил ей ни разу. Но Тине почему-то казалось, что вот сегодня, в канун Нового года, Алеша должен ей позвонить. Она прислушивалась к телефону. В конце концов, если уж не ей, то хоть бабушке с дедушкой. Они-то с ним не ссорились. И пусть даже не напрямую, но через них она надеялась узнать, как он живет, здоров ли, готовится ли поступать в институт.
'Выучился бы только, на остальное плевать! Пусть не любит меня, если не хочет. Да пусть хоть сто раз не любит, но только бы нашел свое место в жизни!'
И вот сейчас, когда мать позвала ее к телефону, Тина почему-то подумала, что это звонит сын.
– Представляешь, мне хочется снова отравиться или повеситься, – сказала Тине Аня Большакова. – В театре капустник, а меня даже не пригласили! Как будто я не отработала там целых пятнадцать лет!
– Сочувствую, – сказала Тина. – Но, наверное, капустник в театре не главное. Устрой капустник дома!
Она сказала так, и тут же подумала, что не права. Конечно, важно, когда тебя помнят. Самой-то Тине уже позвонили и Барашков, где-то дежуривший в новогоднюю ночь, и Ашот из Америки, и даже Татьяна. Только Мышка не позвонила. Но Тина не обижалась: Мышка не хотела выглядеть неискренней.
– Пойдем погуляем? – предложила Аня. – На улице так хорошо! Может быть, я развеюсь!
– Вы справитесь без меня? – спросила Тина родителей.
– Конечно, иди, – ответила мать, и Тина договорилась о встрече.
Даже Леночка ее отпустила без звука. Леночка почему-то начала бешено ревновать, если Тина куда- нибудь уходила.
Аня жила в старом доме с прогнившими полами на площади Маяковского. Дом стоял во дворе, до него ни у кого еще не дошли руки, и никто не догадался ни расселить этот дом, ни снести.
– Никогда, наверное, не привыкну жить на окраине, – все говорила Аня, – но переехать туда придется. Нужно, чтобы и дети под снос получили отдельные квартиры.
Обычно Тина только пожимала плечами, но сейчас ей было приятно побывать в центре.
Подруги встретились возле Театра сатиры, перешли бывшую улицу Горького и пошли по Кольцу.
– До чего противоречива душа человека! – сказала Аня. – Когда эта улица еще была имени Горького, так я с гордостью называла ее Тверской. И теперь из какого-то странного чувства противоречия, сама не знаю зачем, я упорно называю ее именем пролетарского писателя, которого, вообще-то, терпеть не могу за фарисейство и то, что он продался советской власти!
– Охота тебе думать об этом, – заметила Тина. – Посмотри, как чудесно! Есть что-то волшебное в том, что сейчас утекают последние часы целого года. Как светятся витрины! Как спешат к праздничным столам люди! Как они торопятся к своим друзьям и любимым. И мы с тобой обязательно будем когда-нибудь счастливы, еще и еще, как тогда, когда играли свой дурацкий вальс на экзамене, или как сейчас, когда идем просто так, бесцельно по Садовому кольцу. Это ведь счастье – быть здоровыми, сытыми и гулять по Садовому кольцу. Кто-то скажет: как банально. А я им отвечу: вы не знаете, что такое смерть, что такое болезнь, если бы вы видели каждый день то, что видела я, вы бы со мной согласились. А если нам надоест гулять – мы с тобой попрощаемся, пожелаем друг другу удачи в Новом году и разъедемся по домам: ты – к своим близким, а я – к своим. Это ведь счастье, не правда ли?
– Правда, – рассеянно сказала Аня. – Только я не могу жить так, как ты. Растительной жизнью. Тебя отовсюду поперли, и ты счастлива! Меня вот поперли – так я нет-нет и пожалею, что не отравилась тогда насовсем. Ну что мне делать, скажи? Ведь я артистка! Меня бодрит только успех! Я жить не могу без сцены. Мне каждую ночь снится, что я пою или танцую. То мне кажется, что я – Кармен, то – Царская невеста, а бывает, что и Фея Драже.
– Кажется – креститься надо, – привычно сказала Тина. – Когда ты выходишь на сцену, от волнения происходит выброс гормонов, они тебя и бодрят. Это как наркотик, ни больше ни меньше.
– Так самое смешное, что я всю жизнь пела не Царскую невесту, а то мышку-норушку, то кошку, то медведя, в лучшем случае Буратино играла.
– Господи, какая разница! Хоть Бабу-ягу! Гормоны-то все равно одни и те же!
– А ты не скучаешь о своей работе? – спросила Анна.
– Не знаю, еще не поняла. Я просто мыслю уже всегда так, будто я на работе.
Они вышли на Цветной бульвар. На углу стояла кучка людей. Они спорили о политике. Аня и Тина постояли немного, послушали. У каждого из спорящих были свои аргументы. На бульваре падал легкий снежок, черной стеной стояли деревья.
Последний раз Тина была здесь с Азарцевым. Чуть меньше двух месяцев назад, в ту ночь, когда убили Валерия Павловича. Но ей казалось, что с тех пор прошла целая жизнь. Азарцеву она так и не позвонила. У нее не осталось его телефона – визитную карточку забрал муж, да так и не отдал. Где находится московский офис Азарцева, она не могла вспомнить. Тогда было темно, и они ехали на машине. Справочная телефон его фирмы не знала. А за город Тина сама бы не добралась. Да и куда было ехать? Ведь она проспала всю дорогу.
'Значит, не судьба, – решила она. – Да и странно идти в новую жизнь с прежним грузом'.
Но теперь ей почему-то стало ужасно жаль, что ничем не закончился так странно начатый роман женщины, которую она видела как бы со стороны – с большим букетом коричневых ирисов, в черном пальто и крошечных замшевых ботильонах, – и мужчины со спокойным твердым взглядом, в короткой куртке, с журналом под мышкой, на первой странице которого множились обнаженные красотки.
Тина и Аня прошли еще немного и остановились на углу у кондитерской. На улице кружилась метель, а за прозрачной освещенной витриной магазина сияли серебристые елочки на прилавке и лежали в корзинках разноцветные аппетитные пирожные.
– Зайти бы, да денег нет, – грустно сказала Аня.
– И у меня тоже, – пошарила по карманам Тина.
– Давай споем! – вдруг схватила ее Аня за рукав.
– Как это?
– Ну, за деньги! Как в церкви! У меня с собой и костюм есть. Я иногда за деньги в метро пою. Должна же я как-то зарабатывать на жизнь! Иногда получается больше, чем в театре, – горячо зашептала Аня. Тина только широко раскрыла глаза. А Аня уже извлекла из карманов своего широкого пальто черные очки и парик с дурацкой косынкой. В мгновение ока (чувствовалась театральная школа) из знакомой Тине Ани Большаковой она превратилась в сумасшедшую тетку в темных очках с торчащими в разные стороны кудрявыми светлыми волосами в стиле Вероники Маврикиевны.
– А я? – растерянно спросила Тина.
– А ты можешь и так петь, – сказала Аня. – Тебя все равно никто не узнает. Ты же в театре не работала!
Аня достала детский коричневый мятый берет и бросила его под ноги.
– 'У любви, как у пташки крылья!' – задорно притоптывая ногой и подбоченясь, начала она. Тина сначала смотрела на нее в изумлении, а потом нервически захохотала и стала подпевать.
Ария Кармен принесла им двадцать рублей.
– Неплохое начало! – констатировала бывшая артистка.
– Это же надо! – сказала Тина. – Я из заведующей реанимацией превратилась в уличную попрошайку!
– Почему это в попрошайку? Мы артистки! – обиделась Аня. – Нам не подают, а платят!
Анька запела что-то еще, но Тина не слышала и не разбирала слов. По ее щекам покатились слезы.
